найден проект обязательной  подписки  членов  предполагаемого  "русского
общества", по которой они, на случай надобности,  обязываются  "не  щадя
себя  принять  полное  открытое  участие  в  восстании  и  драке".   Суд
установил, что проект этот  есть  единичное  дело  Спешнева,  о  котором
ничего не знал даже глава "заговора" - Петрашевский. В бумагах  Момбелли
были найдены "в высшей степени дерзкие выражения против священной  особы
Его Величества". Важность этого обстоятельства  увеличивалась  в  весьма
сильной степени тем, что Момбелли был офицером. С точки зрения нарушения
военной дисциплины был виновен и автор "Солдатской  Беседы",  Григорьев,
хотя "беседа" только констатировала те тяжкие условия солдатской  службы
того времени, улучшение  которых  всегда  ставится  в  число  крупнейших
заслуг имп. Александра II. Не свидетельствуют о серьезности замыслов  П.
и  показания,  данные  ими  во  время  следствия  и  суда  -  показания,
выражающие,  большею  частью,  раскаяние   и   сожаление.   Только   сам
Петрашевский,  по  замечанию  следственной  комиссии,   один   из   всех
арестантов являлся "дерзким  и  наглым"  и  объявил,  "что,  стремясь  к
достижению полной, совершенной  реформы  быта  общественного  в  России,
желал  стать  во  главе  разумного  движения  в  народе   русском";   но
Петрашевский  был,  что  называется,  "человек  беспокойный",  не  желал
принять помилования по амнистии 1856 г., настаивал на пересмотре дела  и
даже в самый разгар новых веяний cумел восстановить против  себя  такого
человека, как  граф  Муравьев  Амурский,  крайне  мягко  относившийся  к
политическим ссыльным. И однако  сам  Петрашевский,  когда  в  Дуровском
кружке возникла мысль обзавестись тайною литографиею для распространения
фурьеристских взглядов, решительно протестовал против такого  намерения,
которое и было оставлено. Как только общественная атмосфера  изменилась,
Петрашевский стал  искренним  другом  правительства.  Одним  из  главных
пунктов обвинения против Петрашевского  послужил  изданный  им  "Словарь
иностранных слов" (см. выше), беспрепятственно  пропущенный  цензурою  и
даже посвященный вел. князю Михаилу  Павловичу.  Написанный  страстно  и
увлекательно, "Словарь" имел в виду стать  чем-то  вроде  Вольтеровского
"Dictionnaire phlIosophique". Слог его несколько похожий  на  проповедь,
был вообще в ходу в сороковых годах, под влиянием "Parols d'un  croyant"
Ламеннэ.  Основное  стремление  словаря  -  показать,   что   обновление
обветшалых  форм  жизни  есть  необходимое   условие   всякого   истинно
человеческого существования. Словарь  мечтает  о  гармонии  общественных
отношений, о всеобщем братстве и солидарности. Конституциею  составители
словаря не очарованы; по их словам,  "это  хваленое  правление  -  ничто
иное, как аристократия богатства. " Столь же враждебно отношение словаря
к капитализму. В общем, словарь есть живое отражение идей, шедших к  нам
из Франции сороковых годов. Как и во всем, что исходило от П., в нем  не
было ничего грозившего общественному спокойствию. Подводя итоги,  нельзя
не придти к заключению, что  "общество  пропаганды"  в  действительности
было обществом либеральных  журфиксов.  Совершенно  справедливо  говорит
Достоевский  в  "Дневнике  писателя":  "название  П.  неправильное,  ибо
чрезмерно  большое  число,  в  сравнении  с  стоявшими  на  эшафоте,  но
совершенно таких же как  мы  П.  осталось  совершенно  нетронутым  и  не
обеспокоенным. Правда, они никогда и не знали Петрашевского,  но  совсем
не в Петрашевском было и дело, во всей этой давно прошедшей истории". П.
были, в сущности, только тонерами идей, которые чрез несколько лет стали
интегральною частью правительственной  программы.  Наряженный  над  ними
военный суд нашел, однако. что  "пагубные  учения,  породившие  смуты  и
мятежи во всей Зап. Европе и угрожающие ниспровержением всякого  порядка
и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и
в нашем отечестве. Горсть людей, совершенно  ничтожных,  большею  частью
молодых и безнравственных: мечтала о  возможности  попрать  священнейшие
права религии, закона и собственности". Все подсудимые были  приговорены
к  смертной  казни  расстрелянием;  но,  принимая  во  внимание   разные
смягчающие обстоятельства, в том числе раскаяние  всех  подсудимых,  суд
счел возможным ходатайствовать об  уменьшении  им  наказания,  а  Пальму
испрашивал даже полное прощение. Наказания действительно были  смягчены:
Петрашевскому назначена каторга без срока, Достоевскому - каторга  на  4
года, с отдачей потом в рядовые, Дурову - тоже  самое,  Толю  -  2  года
каторги, Плещееву отдача рядовым в оренбургские линейные батальоны и  т.
д. Пальм был переведен с  тем  же  чином  в  армию.  Не  смотря  на  это
смягчение,  П.  пришлось  выдержать,  как   с   содроганием   вспоминает
Достоевский, "десять ужасных, безмерно страшных минут ожидания  смерти".
22 декабря 1849 г. они были привезены из Петропавловской  крепости  (где
они провели 8 месяцев в одиночном заключении) на  Семеновский  плац.  Им
прочли  конфирмацию  смертного  приговора;  подошел  с  крестом  в  руке
священник в черной ризе, переломили шпагу над головою дворян;  на  всех,
кроме Пальма,  одели  предсмертные  рубахи.  Петрашевскому,  Момбелли  и
Григорьеву завязали глаза  и  привязали  к  столбу.  Офицер  скомандовал
солдатам  целиться...  Один  Кашин,   которому   стоявший   возле   него
оберполицмейстер Галахов успел шепнуть, что все будут помилованы,  знал,
что все это
   - только церемония; остальные  прощались  с  жизнью  и  готовились  к
переходу в другой мир. Григорьев,  который  и  без  того  от  одиночного
заключения несколько повредился в уме, в эти минуты совсем его  лишился.
Но вот ударили отбой; привязанным к  столбу  развязали  глаза  и  прочли
приговор в том виде, в  каком  он  окончательно  состоялся.  Затем  всех
отправили обратно в крепость, за исключением Петрашевского, которого тут
же на плацу усадили в сани и с фельдъегерем отправили  прямо  в  Сибирь.
Ср. "Записки" И. Н. Липранди в "Русской Старине" (1872,. ј7);  "Общество
пропаганды в 1849 г. " (Лиц., 1875); "Новое  Время",  1881  г.  ј  1790;
Плещеев, в "Молве" (1881,  ј  50);  Вуич,  в  "Порядке"  (1881,  ј  48);
Милюков, в "Русской Старине" (1881, ј 3); "Pyccкие Инвалиды",  1849,  ј.
276  (приговор);  Ор.  Миллер,  "Биография  Достоевского";  Достоевский,
"Дневник писателя"; В. И. Семевcкий, "Крестьянский вопрос" (т.  1)  и  в
"Сборнике правоведения" (т. 1).  В  беллетр.  форме  дело  Петрашевского
представлено в романе Пальма, "Алексей Слободин" и в "Итогах жизни",  П.
М. Ковалевского ("Вестник Европы", 1883, јј 1 - 3).
   С. Венгеров.
   Петров (Александр Дмитриевич) - самый известный русский  шахматист  (
1867), считавшийся не имевшим равного в  России.  Его  "Шахматная  игра"
(СПб., 1824)  была  вторым  русским  оригинальным  сочинением  по  этому
предмету. С 1840 г. П. жил в Варшаве, занимая разные  высшие  должности.
Блистательные партии его  еще  в  30-х  годах  доставили  ему  прозвание
"русского Филидора". Никто лучше П. не постиг стиль филидоровской  игры,
его уменье действовать пешками; укреплять  их  в  центре  и  ими  решать