Сорви-головы хорошо знают его, удивляются его спокойствию и тревожатся. Один
из них толкает соседа локтем и шепчет:
     -- Не думай! Он не спустит!
     -- Не желал бы я быть в его шкуре!
     Вдруг  Сорви-голова  краснеет,  потом  его  бронзовое  лицо  смертельно
бледнеет. Жилы на лбу наливаются кровью и походят на веревки, губы синеют, а
голубые глаза принимают стальной блеск.
     Его охватывает ужасный гнев.
     Отрывистые, резкие слова едва вылетают из стиснутых зубов.
     -- Ах  ты, негодяй! -- кричит он,  забывая всякую меру. -- Ты достойный
сын  негодяя-отца!  Я  пытался  забыть  ненависть  твоего  отца  к  моему --
ненависть  плута к  честному человеку...  но  это невозможно!  А! Ты хочешь,
чтобы я отдал  тебе  честь? Сейчас я покажу тебе  свое почтение, не замедлю!
Держись,  сержант Дюрэ! Это тебе отдает  честь  зуав  Бургейль, сын  старого
коменданта Бургейля,  эскадронного начальника конных  гренадер императорской
гвардии...
     Жан охотно дал бы пощечину своему врагу, но руки его были заняты. Левой
рукой он  держит петуха,  а правой утку, которая смешно болтается и повисла,
как скрипка.
     От трагичного до смешного -- один шаг.
     Но  никто  не смеется, всякому понятно, что  зуав  рискует  жизнью. Его
товарищи  спешат вмешаться,  но... поздно! С  быстротой молнии  Сорви-голова
поднимает утку, размахивается и ударяет ей по лицу сержанта. Утка весит семь
фунтов; удар так силен, что унтер-офицер шатается и падает.
     Голова утки осталась в  руке Жана, шея  оборвалась, а туловище отлетело
на десять шагов.
     Зуав охотно продолжал бы драку, но ему противно бить лежачего. Впрочем,
его гнев сейчас же стихает,  когда он видит  результаты  борьбы, последствия
которой -- увы! -- нетрудно угадать. Сержант с трудом поднимается и садится.
Его  щека  страшно  вспухла, раздулась, как  тыква.  Глаз почернел,  налился
кровью, из носа ручьем льется  кровь.  Он вбирает в себя  воздух, смотрит на
зуава неописуемым взглядом, в котором дикая ненависть смешивается с не менее
дикой радостью, и говорит:
     -- Ты верно рассчитал! Я увижу, как тебя расстреляют!
     Зрители больше не смеются.  Они  знают  беспощадную  суровость военного
закона. Казнь через 24 часа, без пощады, без милосердия!
     Сорви-голова кажется железным человеком.
     Он  спокойно  поднимает утку,  осматривает, не  измялся ли его букет и,
пожав плечами, говорит:
     -- Что написано -- то написано, что будет, то будет! Пойдем обедать!

ГЛАВА II


     Семья  Буффарик. --  Букет  отдан по  назначению. --  Генерал Боске. --
Арест.  -- Смертный приговор.  -- Тщетные попытки.  --  Зоря.  --  Битва. --
Пленник. -- Часовые. -- Бегство. -- Жандармы запоздали.

     Зуавы отдыхают. В лагере идет чудовищная  попойка.  Все котлы и котелки
дымятся, кипят,  шипят и  превкусно пахнут. В ожидании хорошего завтрака Жан
Сорви-голова отправляется к маркитанту. Очень довольный, нимало  не помышляя
о   своем   проступке,  он  идет  горделивой  поступью,  с  обычной   зуавам
непринужденностью осанки.
     Дружеский голос  с  явным провансальским  акцентом  звучно приветствует
его:
     --  А, Жан,  как живешь?  Э!  Мой  Сорви-голова! Катерина!  Жена! Роза,
голубка! Тото, мальчик мой, идите сюда! Смотрите! Это наш Сорви-голова!
     Это сердечное приветствие  исходит от  старого сержанта зуавов.  Лысый,
украшенный медалями, с бородой до  пояса, веселый, как  птица,  этот ветеран
африканской армии. Мариус Пинсон Буффарик, чистокровный  марселец, маркитант
первого батальона. Сомкнутые  ряды закусывающих расступились перед Жаном.  К
нему тянутся руки для пожатия, его приветствуют дружескими возгласами.
     --   Здравствуй,   Жан!  Здравствуй,  Сорвиголова!  Здравствуй,  старый
приятель!
     Его прогулка  похожа  на  триумфальное  шествие.  Чувствуется, что этот
отчаянный, дьявольски смелый зуав известен всему  полку  и популярнее любого
начальника.
     -- Ну, иди же! -- кричит Буффарик.
     -- Здравствуйте,  дядя  Буффарик!  Я очень рад видеть вас! -- успевает,
наконец, сказать Жан.
     -- Стой! Ты спас нам жизнь, всем четверым... ты для меня  самый дорогой
друг! Раз навсегда было решено, чтобы ты говорил мне на "ты'"
     Да,  это правда, и случилось два года тому назад в Кабиле. Сорви-голова
спас тяжело раненного дядю Буффарика, спас тетку Буффарик из рук целой шайки
разъяренных   арабов,  после  того,  как  она  выстрелила   из  своих  обоих
пистолетов,   спас    Розу,    поддерживающую    умирающего    старика,    и
двенадцатилетнего Тото, ружьем защищавшего своего отца.
     Да, Сорви-голова проделал все это,  что  было потом прочитано в дневном
приказе по армии. Он совершил много подобных  подвигов, и  для него это была
ходячая монета обыденной жизни, которую он не считал и забывал.
     Жан Сорви-голова -- герой второго полка зуавов -- олицетворяет собой их
веселую  неустрашимость,  безграничное  самоотвержение так же, как любовь  к
излишествам и вспышки дикой ярости и гнева.
     Бескорыстный  и  верный друг, душа нараспашку, но  порывистый, с пылкой
южной  кровью!  Тетка  Буффарик, красивая сорокалетняя эльзаска,  подходит к
Жану  с  протянутой  рукой,  за  ней  ее  дочь  Роза,  прелестная  18-летняя
блондинка.  Жан,  смущенный,  несмотря на весь  свой обычный  апломб,  робко
вытаскивает из-за  пояса  красивый  букет,  подносит его молодой  девушке  и
говорит тихим дрожащим голосом:
     -- Мадемуазель Роза, я принес цветы для вас... позволите ли вы поднести
их вам?
     -- О, с большим удовольствием, мосье Жан! -- говорит прелестное дитя, в
то время как папа Буффарик смотрит на нее и растроганным голосом бормочет:
     -- О, молодость, молодость!
     --  Ну,  Жан,  --  слышится вдруг  веселый  мальчишеский голос,  --  ты
забываешь меня в моем углу... меня, Гастона Пинсона... дитя второго полка...
барабанщика и твоего приятеля...
     -- Никогда в жизни, мой милый Тото, мой старый барабанщик!
     -- О, мне сегодня минуло четырнадцать лет!
     --  Совсем мой  портрет!  --  восклицает отец  со своим  провансальским