старейших сержантов полка,  говорит с ними, заинтересовывает их судьбой Жана
и кричит своим резким голосом:
     -- Ну, товарищи, скажите, неужели этот храбрец из храбрецов должен быть
казнен как преступник? Нет, нет, гром и молния! Если он осужден, пусть умрет
смертью  солдата!  Пусть  падет  под  неприятельскими  пулями,  сражаясь  за
отечество, за нашу старую Францию! Не правда ли? Пойдемте, товарищи, просить
у маршала этой милости... этой великой милости!
     Делегация   была   принята   маршалом.  Измученный   лихорадкой,   едва
оправившись   от  приступа  холеры,  главнокомандующий,   больной,  нервный,
остается непоколебим. Как бы то  ни было, что  бы ни случилось, Сорви-голова
будет расстрелян в полдень! Это послужит примером для других.
     Ночь проходит, свежая и тихая. Начинает светать.
     Начинающийся день будет  последним для многих храбрецов. Пушка! Веселая
заря! Зажигают костры и готовят кофе.
     После  бессонной ночи  Буффарик  с  красными  глазами, задыхаясь, бежит
увидать Жана, сообщить  ему ужасную истину,  обнять  его  в  последний  раз,
проститься!  Увы! Осужденный  не должен  видеть  никого, даже старого друга,
даже Розу, молчаливое отчаяние которой раздирает сердце.
     Кофе выпит,  мешки  сложены,  оружие  приготовлено.  Слышен звук трубы.
Дежурные офицеры  скачут верхом взад  и вперед, роты вытягиваются, батальоны
формируются.  Через четверть  часа полк  готов. Все  --  на местах, никто не
может более располагать собой. Буффарик едва  успевает встать на свое место,
подле знамени. Во главе  первого батальона держится тетка Буффарик, в полном
параде, одетая в  короткую суконную юбку с маленьким трехцветным бочонком на
перевязи. На  голове  у нее шляпа с перьями, к поясу привешен кинжал. Позади
едет тележка с военным  значком, сопровождаемая  Розой и  Тото. За  повозкой
идет мул Саид со своим вьюком и огромными корзинами...
     Вдали глухо грохочет пушка. Виден белый дымок... Это битва.
     Полковник поднимает саблю и  кричит команду.  Звучат  трубы. Две тысячи
штыков поднимаются вверх, полк двигается, вытягивается, волнуется, удаляется
и исчезает.
     Остались  только пустые  палатки, потухающие костры и  около 20 человек
инвалидов, охраняющих лагерь.
     Осужденный  находится в  палатке с  четырьмя часовыми по углам, которые
удивляются,  что жандармы не идут  за преступником,  и  злятся, что не могут
принять  участие в битве. До последней минуты  бедный Жан  надеялся, что ему
позволят  умереть  в  бою.  Увы, нет!  Он  остался здесь один,  опозоренный,
забытый,  с  ногой,  крепко  привязанной к колу.  Родная  военная  семья уже
отвернулась от  него как от недостойного, не  хочет ни видеть его, ни знать.
Скоро придут жандармы и поведут его на позорную казнь как преступника.
     Это  уже  слишком.  Вопль  вырывается  из груди  Жана,  он  разражается
рыданиями. Это первый  и единственный признак  слабости, который он позволил
себе.   Товарищи,  которые  хорошо  знают   его,   глубоко  потрясены.   Они
переглядываются и думают про себя, что дисциплина -- вещь бесчеловечная.
     Один из них  машинально протыкает штыком бок палатки. Перед ними  Жан с
бледным   лицом,  с  полными  слез  глазами.  Герой  второго  полка  зуавов,
Сорви-голова плачет, как дитя!
     Глухим отрывистым голосом он кричит:
     -- Убейте меня! Убейте! Ради Бога! Или дайте мне ружье!
     --  Нет, Жан, нет,  бедный друг,  ты знаешь -- приказ! -- тихо отвечает
ему товарищ.
     Сорви-голова тяжело вздыхает, выпрямляется и восклицает:
     -- Роберт! Вспомни... Ты лежал, как  мертвый... в пустыне... пораженный
солнечным ударом... Нас было пятьдесят человек,  мы были окружены пятьюстами
и отступили,  хотя это не в привычку нам! Ни телеги, ничего... каждый спасал
свою шкуру! Кто донес тебя па спине до лагеря? Кто тащил тебя умирающего?
     -- Ты, Жан,  ты, дружище! -- отвечает часовой, и сердце его разрывается
от скорби.
     Сорви-голова обращается к другому:
     -- А ты, Дюлонг, кто поднял тебя, раненого, когда ты лежал,  готовясь к
смерти, во рву?
     -- Ты  --  мой спаситель, Жан! Моя жизнь  принадлежит тебе! -- отвечает
тронутый зуав.
     -- А ты, Понтис, -- продолжает Сорви-голова. -- кто принял за тебя удар
в грудь? Кто бросился и прикрыл тебя своим телом?
     -- Ты, Жан, ты... и я люблю тебя как брата.
     Сорви-голова, продолжая это геройское  перечисление, протягивает руки к
четвертому часовому и кричит:
     -- Ты, Бокамп,  ты умирал  от  холеры  в  сарае Варны. Ни  доктора,  ни
лекарств, ни друзей -- ничего!  Кругом стонали  умирающие. Кто оттирал тебя,
согревал, чистил и убирал за тобой, желая спасти тебя, кто, умирая от жажды,
отдал тебе последнюю каплю водки?
     --   Я  обязан  тебе  жизнью!  --  отвечает   часовой,  глаза  которого
наполняются слезами.
     Все четверо повторяют:
     -- Наша жизнь принадлежит тебе... Чего ты хочешь?
     --  Я  ничего  не  хочу...  я  умоляю...  слышите  ли,  умоляю  во  имя
прошлого...  Пустите меня туда,  где свистят пули, где  гремят митральезы...
где порох опьяняет людей... где звучит  адская  музыка битвы... пустите меня
умереть, если жить нельзя! Товарищи, сделайте это!
     Часовые переглядываются и понимают друг друга без слов.
     -- Ладно, Жан! -- говорит Бокамп, резюмируя общую мысль.
     -- О, дорогие товарищи, спасибо вам, спасибо от всего сердца!
     -- Жан, мы нарушаем  приказ, мы забываем свой  долг -- но благодарность
--  тоже священный  долг. Мы рискуем для тебя  жизнью,  но  эта  жертва  нам
приятна! Не правда ли, товарищи?
     -- Да, да, мы побежим туда вместе с тобой, наш Сорвиголова!
     -- Славная кровь! Казаки жестоко поплатятся!  В  бой,  в бой! -- кричит
Жан, совершенно преобразившись. -- Не теряйте времени, развяжите меня, дайте
ружье -- и бежим!
     Через  пять  минут  пятеро зуавов, прыгая, как  тигры,  выскакивают  из
палатки и убегают как раз в тот момент, когда двое жандармов являются, чтобы
взять пленника.

ГЛАВА III


     К знамени. -- Человеческая пирамида. -- В батарее. -- Пли! -- Карабин и
пушка. -- Изумление  русских. -- Амазонка.  -- Дама в  черном.  -- Отчаянная
битва. -- Зуавы верхом. -- Пленница. -- Неуловимый. -- Перед кебиром.