смиренное  почтение  и  скажите,  что  я  всегда  был  ей верным слугой и ее
недостойным рыцарем.
     Сэр  Найджел молча положил своему оруженосцу руки на плечи и со слезами
на  глазах  поцеловал  его. Аллейн ринулся к веревке и быстро соскользнул по
ней  до самого ее конца. Когда он стоял наверху, ему казалось, будто веревка
и  откос  почти соприкасаются, теперь же, раскачиваясь на глубине ста футов,
он  обнаружил,  что  с  трудом  может  дотянуться  ногой до поверхности этой
отвесной  стены и она ровная, как стекло, на ней нет опоры даже для мышонка.
Однако   взгляд   его  остановился  на  длинной  зубчатой  трещине,  которая
начиналась  футах  в  трех от его ног и вкось прорезала скалу, - до нее-то и
надо  было  добраться,  если  он хотел сохранить свою бренную жизнь и спасти
сто  семьдесят  товарищей.  Но  спускаться  до  этой  узкой щели по гладкому
влажному  утесу  было  бы  безумной  затеей. Он повис на качавшейся веревке,
размышляя,  и  тут мимо его уха просвистел еще один из этих проклятых камней
и  ударился  об  утес,  отбив  от него осколок. Аллейн поднялся на несколько
футов  выше,  подбирая  за  собой  веревку, уперся коленом и локтем в стену,
снял  с  себя  пояс и прикрепил этот прочный кожаный ремень к концу веревки.
Он   снова   спустился   вниз,   насколько   позволяла   ее  длина,  и  стал
раскачиваться,  пока  рука  не  дотянулась  до  расщелины, тогда он выпустил
веревку  и  прильнул  к  скале.  И опять в него полетел камень - на этот раз
угодив  ему  в  бок.  Аллейну  показалось,  будто  он услышал, как сломалась
палка,  его грудь пронзила острая, колющая боль. Однако теперь было не время
обращать  внимание на боль и страдания. От него зависит участь его командира
и  ста семидесяти товарищей, которых надо вырвать из когтей смерти. И Аллейн
двинулся  вниз.  Цепляясь  за  острые края расселины, он то повисал на руках
всей  тяжестью  тела,  то, обнаружив какой-нибудь крохотный выступ или пучок
травы,  опирался  на  него  ногой.  Неужели  конца  не будет этим пятидесяти
футам?  Он  не  осмеливался  посмотреть  вниз,  только медленно полз лицом к
стене  утеса,  не  разжимая  пальцев,  шаря ногами в поисках зацепки. Каждый
каменистый  карниз,  каждая  трещинка,  каждое  пятно  на  поверхности утеса
навсегда  запечатлелись  в  памяти  Аллейна.  Наконец  он нащупал площадку и
отважился  взглянуть  вниз.  Слава  богу!  Он добрался до самого верхнего из
роковых  камней,  на  которые упал его товарищ. Быстро перескакивая со скалы
на  скалу,  он  достиг земли и уже протянул было руку, чтобы схватить лошадь
за  повод,  но  внезапно  новый  камень  ударил его по голове, и он упал без
чувств.
     Удар  причинил  Аллейну  большое  зло, однако большим злом он обернулся
для  человека,  который  в  него  метил. Испанский пращник, видя свою жертву
недвижимой  и  поняв  по одежде, что это не простой солдат, подбежал к нему,
чтобы  его  ограбить  - он знал, что лучники, находившиеся на вершине утеса,
израсходовали  все  свои  стрелы.  Он  был еще в трех шагах от своей жертвы,
когда  Джон, следивший за оруженосцем сверху, схватил огромный обломок скалы
и  обрушил на пращника. Раздавленный сокрушительным ударом в плечо, испанец,
падая,  закричал  истошным  голосом, и от этого крика, раздавшегося у самого
его  уха,  Аллейн очнулся; он с усилием приподнялся и стал озираться вокруг.
Взгляд  его  упал на лошадей, щипавших тощую траву, и в ту же секунду он все
вспомнил  -  порученное  ему  дело, товарищей, необходимость спешить. Он был
ранен,  обессилен,  кружилась  голова,  однако он знал, что умирать нельзя и
нельзя  мешкать,  ибо сегодня в его руках жизнь многих людей. И вот он уже в
седле  и  во  весь опор мчится по долине. Гулко звенели копыта боевого коня,
под  их  сильными  ударами  о  скалы  летели  искры и градом сыпались мелкие
камешки.  Аллейн  почувствовал,  что  снова  теряет сознание, кровь текла из
рассеченного  лба, из виска, изо рта. Он ощущал все более нестерпимую боль в
боку,  казалось,  его  пронзила раскаленная стрела. Глаза застилало туманом,
голова  кружилась, слабела рука, державшая поводья. Сделав отчаянное усилие,
он  на  минуту  овладел  собой.  Наклонившись, он отпустил стремянные ремни,
обмотал  ими  колени  и  крепко  привязал ноги к седлу, потом повернул морду
благородного  коня  в сторону горной тропы, вонзил ему шпоры в бока и, теряя
силы, ткнулся лицом в его черную жесткую гриву.
     В  его  памяти  почти  ничего  не  осталось  от  этой бешеной скачки. В
затуманенном  сознании  жила  только одна мысль, и он гнал коня все вперед и
вперед,  проносился  по  крутым  лощинам,  перемахивал через огромные камни,
скакал  по  краю  мрачных  пропастей.  Впоследствии  ему смутно вспоминались
нависшие  скалы,  бурлящие, пенящиеся речки, заросли горного бука, хижины, у
дверей  которых  стояли  люди,  изумленно  глядя  на  него.  Едва  успел  он
отъехать,  как  позади  раздался троекратный глухой мрачный вскрик - значит,
товарищи  его  снова встретились лицом к лицу с неприятелем. Потом наступило
беспамятство,  а  когда к нему вернулось сознание, на него смотрели ласковые
голубые  глаза англичан, и он услышал дорогую его сердцу английскую речь. То
был  всего  лишь  фуражный  отряд, - сотня стрелков и столько же ратников, -
зато  командовал  ими  сэр  Хью  Калверли,  а этот человек не стал бы сидеть
сложа  руки,  если в трех лигах от него шел ожесточенный бой. Сэр Хью послал
в  лагерь  Принца  гонца,  а  сам  со своими двумя сотнями людей бросился на
выручку.  С  ними  был  и  Аллейн,  все  еще  привязанный к коню, истекающий
кровью,  то  терявший  сознание,  то  снова  приходивший в чувство. Всадники
мчались  к  роковой  долине, а когда поднялись на горный хребет и посмотрели
вниз - о, что за страшная картина предстала их взору!
     На  самом  высоком  месте залитого кровью утеса реяло бело-желтое знамя
со  львами  и  башнями  королевского  дома  Кастилии.  А  по длинному склону
шеренга  за  шеренгой  быстро  двигались  вражеские солдаты с развевающимися
знаменами,  возбужденно  крича  и  размахивая  оружием. Всю вершину занимали
толпы  рыцарей,  и  не  было  видно  никого,  кто  противостоял  бы им, хотя
беспорядочное   движение  и  суета  множества  людей  у  самого  края  плато
показывали,  что  сопротивление  окончательно  еще  не сломлено. Это зрелище
вызвало  неудержимый  стон  ярости  у  ошеломленных англичан, они пришпорили
коней и во весь опор понеслись по извилистой тропе, которая вела в долину.
     Но  они опоздали со своей местью, так же как опоздали со своей помощью.
Испанцы  увидели  быстро  мелькавший  между  скалами отряд, когда он был еще
далеко  и,  не зная, сколько в нем людей, привязали своих немногих пленников
к  лошадям,  оставили  захваченную  ими высоту и длинной колонной, не спеша,
ушли  из долины под бой барабанов и бряцание цимбалов. Их последние ряды уже
скрылись   из   виду,   когда  воины  отряда  Хью  Калверли  на  взмыленных,
задыхавшихся  конях  поднялись  на утес, на котором разыгралось это долгое и
кровопролитное сражение.
     И  какое  же  ужасное  зрелище  предстало  их  глазам!  По всему склону
грудами  лежали трупы людей и лошадей, сраженных первым градом стрел. Дальше
вся  земля  была  покрыта  телами  убитых и умирающих - французов, испанцев,
арагонцев  -  чем  выше,  тем  более  плотным слоем они лежали, сплетенные в
клубки  в страшную минуту убийства. Над ними рядами лежали англичане - в том
порядке,  в  каком  были  выстроены  своими  командирами;  а  еще выше горой