способной пробить стенку корабля. При этом диаметр отверстия будет  примерно
равен толщине стенки и, несмотря на большую скорость  истечения  воздуха  из
внутреннего объема станции, давление в ней начнет падать очень  медленно,  и
можно спокойно принять меры  по  спасению  жизни.  Другое  дело,  встреча  с
каким-нибудь крупным предметом, оставшимся на орбите от ракет или аппаратов.
Вероятность столкновения с такими предметами сейчас пока очень  небольшая  и
не выходит за пределы допустимого  профессионального  риска.  Но  необходимо
все-таки  заключить  международное  соглашение,  запрещающее  оставлять   на
орбитах вокруг Земли  на  длительное  время  элементы  конструкции  ракет  и
аппаратов, которые, постепенно накапливаясь,  могут  стать  вполне  реальной
опасностью для полетов.
   Вымывание кальция  из  костей  и,  соответственно,  уменьшение  плотности
костной ткани, ослабление мощности сердечной мышцы из-за заметного  снижения
нагрузки на нее в условиях невесомости, вредные газовые примеси в  атмосфере
орбитальных  станций,  высокое  нервное  напряжение  в  течение  длительного
времени - вполне реальные опасности пребывания в  космических  полетах.  Они
прогнозировались   и   подтверждались.   Для   этого   всегда    принимались
профилактические меры: регулярные физические нагрузки  на  бегущей  дорожке,
велоэргометре, газовые фильтры, дни отдыха  и  разгрузки  и  тому  подобное.
Похоже, что существует еще опасность,  связанная  с  выполнением  длительных
полетов.  Она  проявляется  в  явном  нежелании  уже  летавших   космонавтов
участвовать в полетах большой длительности (полгода, год и  более).  Почему?
Пока мы этого не поняли, но надо постараться понять и принять меры.
   Ну и конечно всегда в полете существует вполне реальная опасность  аварии
на участке выведения на орбиту, при сближении и  стыковке  со  станцией,  во
время работы на орбите, при возвращении на Землю.
   Такие опасности, как вакуум, радиация и  метеоры  были  более  или  менее
осознаваемы, мы понимали, что эти препятствия преодолеть  можно  инженерными
методами. Но сможет  ли  человеческий  организм  адаптироваться  к  условиям
невесомости? Априорная убежденность в том, что человек может жить и работать
при отсутствии силы тяжести, плавая внутри объемов кораблей и станций, была.
Она принималась, как принимались религиозные представления. Но на самом деле
эта убежденность базировалась только на одном,  совершенно  не  убедительном
соображении: если человек не сможет жить в условиях  невесомости,  то  зачем
нам за это дело браться? Что такое соображение не является  доказательством,
было очевидно, и потому с самого начала нужно было разобраться в возможности
человека жить и работать в невесомости, попытаться определить, нет ли  здесь
каких-нибудь подводных камней,  нет  ли  каких-то  ограничений,  касающихся,
например,  длительности  полета,  возраста,  показателей  здоровья.   И   мы
постепенно наращивали длительность полета, не провозглашая эту задачу  одной
из важнейших целей полетов. Длительность непрерывного полета на  кораблях  и
орбитальных станциях была постепенно доведена до четырехсот с  лишним  дней,
хотя мы и натолкнулись здесь на дружное и упорное сопротивление. И пока  эти
эксперименты с длительными полетами, которые по существу были опасными (ведь
у нас не было никакой информации  по  проблеме  "организм  -  невесомость"),
проходили  благополучно.  И  фактически,  отправляя  космонавтов  в   каждый
длительный полет, особенно увеличивая в очередной раз  длительность  полета,
мы рисковали жизнью или здоровьем космонавтов, доверивших нам свои жизни (не
говоря о чисто физическом риске, связанном с возможными авариями).
   Это понимали все участники работ: и врачи, и  инженеры,  участвовавшие  в
управлении полетом, и космонавты, и начальство. Во всяком случае, думаю, что
понимали: дело-то очевидное. Хотя  это  впрямую  не  формулировалось.  Можно
понять начальство: "Вы толкаете нас на риск, а отвечать придется нам!" Можно
понять руководителей полета:  они  несли  ответственность  за  благополучный
исход  полета.  Можно  понять  и  врачей,  и  инженеров:  они   тоже   несли
ответственность за благополучное окончание  каждого  полета.  И  космонавтов
тоже можно понять - ведь речь шла об их жизни, об их  здоровье.  И  все-таки
удивляло дружное, иногда просто ожесточенное сопротивление.
   Один из наших известных космонавтов говорил мне,  что  увеличивать  время
полета сверх пяти суток нельзя: "Это просто невозможно вынести! Речь идет  о
выживании!" Он летал именно на такой срок. А ведь пять суток - это  как  раз
период адаптации  к  условиям  невесомости,  который  большинство  переносит
достаточно болезненно. Но как оказалось впоследствии, организм  человека  за
несколько суток привыкает к  ощущению  постоянного  падения  и  к  ощущениям
укачивания при любых движениях и перемещениях. Знаменитый  летчик-испытатель
и первый "лунный человек" Армстронг рассказывал,  что  и  он  испытывал  эти
неприятные  ощущения.  В  начале  полета   при   активной   деятельности   и
перемещениях он начинал  чувствовать  себя  плохо.  Тогда  он  усаживался  в
кресло, смотрел в иллюминатор, и  все  постепенно  приходило  в  норму.  Это
вполне объяснимо.  Вестибулярный  аппарат  выдавал  в  мозг,  во  внутренний
компьютер человека, сигнал тревоги: падение, качка. А глаза, тело (когда  он
усаживался в кресло) тоже посылали сигнал: все на месте,  никакого  падения,
никакой качки. И человеческий компьютер привыкал не  принимать  во  внимание
этот сигнал, отключать его от  сознания.  Время  привыкания  и  есть  период
адаптации  к  условиям  невесомости.  И  ничего   унизительного   в   плохом
самочувствии в этот период  нет.  Это  естественно.  Это  стало  известно  и
космонавтам. Но они по-прежнему активно возражали. А почему, мне  непонятно.
Ведь они добровольно выбрали не просто опасную  работу,  они  пошли  на  то,
чтобы стать первопроходцами.
   Насколько я помню, только один Глушко активно  поддерживал  необходимость
постепенного увеличения времени полета. Ведь речь  не  шла  об  установлении
рекордов. Речь шла об исследовании границ  возможного  по  продолжительности
полета, по возрасту,  по  уровню  здоровья.  И  это  направление  необходимо
продолжить. Полет семидесятисемилетнего Джона Гленна имел тот  же  смысл.  А
как иначе исследовать вопрос  о  допустимых  границах?  Другого  способа  не
найти. На животных эти эксперименты не проведешь.  Легко  просматриваются  и
технические, и биологические трудности, связанные с  необходимостью  свободы
перемещения животных, с их питанием, с уборкой твердых и жидких  отходов,  с
интерпретацией результатов.
   Я пытался понять, почему  космонавты  активно  сопротивлялись  увеличению
продолжительности полетов.
   Может быть, это сопротивление связано с постоянным, непрерывным ощущением
опасности, подстерегающей человека за  тонкой  (около  полутора  миллиметров
толщиной) стенкой станции? И опасность вполне реальная, а  не  воображаемая:
вакуум (опасность разгерметизации  всегда  есть),  возможный  пробой  стенки
метеорами или проплывающими иногда за иллюминаторами (правда, очень и  очень
редко) осколками ракет и аппаратов, выпадение влаги на стенках, на  приборах
и связанная с этим опасность  коротких  замыканий  в  электрических  схемах,
помех и коррозии материала герметичной стенки (бывало!),  опасность  пожара.
Но едва  ли  причина  в  этом.  Конечно,  вполне  реальная  опасность  может