А между тем ополчения соединялись, выступали в поход, и семьдесят тысяч
ратников шли к войску под начальством графа Гудовича.

Березина! Последнее действие Бородинской наполеоновской трагедии.

С берегов Березины в полной пагубе засвирепствовало бегство злополучного
нашествия. Ввело оно с собой войну в дни ясного лета и гибло. Томилось оно
на стогнах московских под градом огненным, гибнет в скоротечном бегстве на
снежных равнинах.


                                Ф. Н. Глинка

                        ОЧЕРКИ БОРОДИНСКОГО СРАЖЕНИЯ

                         (Воспоминания о 1812 годе)



                                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



                                  БОРОДИНО



Cмоленск  сгорел, Смоленск  уступлен неприятелю.  Русские сразились  еще на
Волутиной горе и потом отступали, как парфы, поражая своих преследователей.
Это отступление  в течение  17 дней сопровождалось  беспрерывными боями. Не
было  ни одного,  хотя  немного выгодного  места, переправы,  оврага, леса,
которого  не  ознаменовали боем.  Часто  такие  бои, завязываясь  нечаянно,
продолжались  по  целым  часам.  И  между  тем как  войско  дралось,  народ
перекочевывал    все   далее    в    глубь   России.    Россия   сжималась,
сосредоточивалась,  дралась и  горела. Грустно  было смотреть на  наши дни,
окуренные дымом, на наши  ночи, окрашенные заревом пожаров. С каждым днем и
для  самых  отдаленных  мест  от  полей  битв  более  и  более  ощутительно
становилось присутствие чего-то чуждого, чего-то постороннего, не нашего. И
по мере, как этот чуждый неприязненный быт в виде страшной занозы вдвигался
в здоровое  тело России, части, до  того спокойные, воспалялись, вывихнутые
члены болели и все становилось не на своем месте. Чем далее вторгались силы
неприятельские,   тем  сообщения   внутренние  делались    длиннее,  города
разъединенное; ибо надлежало производить огромные объезды, чтобы не попасть
в  руки  неприятелю:  от  этого  торговля теряла  свое  общее  направление,
промышленность  становилась местною,  стесненною, ход ежедневных  занятий и
дела гражданской  жизни цепенели.  Во многих присутственных  местах закрыты
были двери.  Одни только  церкви во все  часы дня и ночи  стояли отворены и
полны народом,  который молился,  плакал и вооружался.  Около этого времени
сделалось  известным    ответное  письмо   митрополита  Платона  императору
Александру.  Копии с него  долго ходили  по рукам. Любопытно  заметить, что
первосвященник  наш, проникнутый,  без сомнения, вдохновением  свыше, почти
предрек судьбу  Наполеона и полчищ его  еще прежде перехода неприятельского
за Днепр. Он писал: "Покусится враг простереть оружие свое за Днепр, и этот
фараон погрязнет  здесь с полчищем  своим, яко в Чермном  море. Он пришел к
берегам  Двины   и  Днепра  провести    третью  новую  реку:    реку  крови
человеческой!"  И в  самом деле,  кровь и  пожары дымились на  длинном пути
вторжения.  Французы, в  полном  смысле, шли  по пеплу  наших  сел, которых
жители  исчезали  пред  ними, как  тени  ночные.  Обозы, длинные,  пестрые,
напоминавшие  восточные  караваны,  избирали  для себя  пути,  параллельные
большой столбовой  дороге, и тянулись часто  в виду обеих армий. Дорогобуж,
Вязьма и Гжать уступлены  без боя. Если огни в полях, курение дыма и шум от
шествия  ратей  недостаточны были  навеять  на  людей той  годины важные  и
таинственные мысли  о временах апокалипсических,  то всеобщее переставление
лиц и  вещей - переставление  гражданского мира - должно  было непременно к
тому способствовать. Неаполь, Италия и Польша очутились среди России! Люди,
которых колыбель освещалась заревом  Везувия, которые читали великую судьбу
Рима на  древних его развалинах, и, наконец,  более сродственные нам люди с
берегов Вислы,  Варты и  Немана шли, тянулись  по нашей столбовой  дороге в
Москву, ночевали в наших русских избах, грелись нашими объемистыми русскими
печами,  из  которых  так  искусно  и  проворно  умели делать   камины  для
Наполеона, превращая  избу, часто курную, в  кабинет императорский, наскоро
прибранный.  И в этом  кабинете, у  этого скородельного камина  (особливо в
эпоху возвратного пути из Москвы) сиживал он, предводитель народов, с видом
спокойным,  но с  челом поникшим,  упершись концами  ног в испод  камина, в
шубе,  покрытой зеленым  бархатом, подбитой  соболем. Так сиживал  он перед
красным огнем из березовых  и смольчатых русских дров, этот незваный гость,
скрестя  руки на  грудь,  без дела,  но не  без  дум! Стальные  рощи штыков
вырастали около места его постоя, рати облегали бивак императорский, и рати
мыслей  громоздились  в  голове его!  Было  время,  когда князь  Экмюльский
помещался в  селе Покровском:  какое стечение имен  Экмюля с  Покровским! -
Всеобщее  перемещение  мест,   сближение  отдаленностей  не  показывало  ли
какого-то смешения языков, какого-то особенного времени.

Солдаты  наши желали, просили  боя! Подходя  к Смоленску, они  кричали: "Мы
видим бороды наших отцов! пора драться!" Узнав о счастливом соединении всех
корпусов,  они объяснялись по-своему:  вытягивая руку  и разгибая ладонь  с
разделенными пальцами,  "прежде мы  были так! (т.  е. корпуса в  армии, как
пальцы на руке, были  разделены) теперь мы, - говорили они, сжимая пальцы и
свертывая  ладонь  в кулак,  -  вот  так! так  пора  же (замахиваясь  дюжим
кулаком), так пора же дать французу раза: вот этак!" - Это сравнение разных
эпох  нашей армии  с  распростертою рукою  и свернутым  кулаком  было очень
по-русски,  по   крайней  мере  очень    по-солдатски  и  весьма  у  места.

Мудрая воздержность Барклая-де-Толли не  могла быть оценена в то время. Его
война  отступательная была,  собственно, -  война завлекательная.  Но общий
голос армии требовал иного. Этот голос, мужественный, громкий, встретился с
другим, еще более громким, более возвышенным, с голосом России. Народ видел
наши  войска,  стройные,   могучие,  видел  вооружение  огромное,  государя
твердого,  готового всем  жертвовать  за целость,  за честь  своей империи,
видел все  это - и втайне  чувствовал, что (хотя было  все) недоставало еще