донесении своем предъявил, что ему неизвестны причины, побудившие
французского генерала с такою торопливостью оставить Дмитров.

Не знал и Наполеон, зачем он двигал и передвигал полки по земле московской.
Огромляя Россию нашествием, он и сам поник мыслью под разгромом нашествия.
А не далек был от него урок в том, что один неосторожный шаг может
расстроить исполинский объем военный. 1796 года генерал Бонапарт, действуя
по предначертанию Карно, летел в Италии от победы к победам. Ласкались
успехами и другие французские полководцы, бывшие на Маасе, Рейне и на общей
черте, но генерал Журдан переступил черту действий обеих армий, и ошибка
его уничтожила все огромное предначертание войны 1796 года.

Октября пятого сражались у Тверской заставы. Октября шестого кипел бой на
берегах Нары. Граф Строганов движением из лесу, а граф Орлов-Денисов
налетом в тыл произвели, как сказано в донесении Беннигсена, "видимое
изумление в неприятеле, при затруднительном выходе из укреплений". Кипели
битвы и на берегах Двины. Граф Штейнгель, развязанный в действиях своих
жарким авангардным боем, выдержанным и одержанным девятнадцатого сентября
Вельяминовым-старшим, довершил торжественную выручку Полоцка из рук
сопротивников, опрокинув октября седьмого полки их по ту сторону Двины у
селения Болонии. Генерал-майор Сазонов первый устремился в стены Полоцка.
Сенатор Бибиков с дружинами С.-Петербургского ополчения сражался с
отважностью воина, обстрелянного боями. "С.-Петербургское
ополчение,-сказано в донесении,-приводило всех в восторг; дрались храбро,
отчаянно; дружины его львами летали на батареи и окопы". И речью
ломоносовскою прибавим, что в честь его рукоплескали и берега Двины и
берега Невы.

Бой Тарутинский был приступом к новой войне. Начало шестимесячной войны
называю оборонно-отступательным. Оружие русских отражало оружие нашествия и
уступлением земли заполоняло его. Вторая война, война отрядная и отдельных
корпусов. Войне третьей после Малого-Ярославца не найдем названия ни в
каких тактиках. То была, с одной стороны, война изгнания, а с другой -
война бегства, война с грозными бурями убийственной зимы, война с смертью
голодной, война, изрывавшая повсюду могилы нашествию.

Сильный, упорный гремел бой под Малым-Ярославцем. Русские, повторяю, и
здесь отстаивали жизнь полуденных областей России, Наполеон отстаивал жизнь
остального нашествия.

Приостановимся здесь.

При начале нашествия полководцы наши дружескими воззваниями не
переманивали, а приглашали полки сопротивников в гостеприимные недра
России, предлагая им союз братский и любовь, чтобы они для спасения всех
оставили одного.

Но тогда нашествие было олицетворенною славою военною. Блеск доспехов его
спорил с блеском солнечным. Зачем двинулось оно? Для обладания над земной
вселенной. Кто вождь его? Исполин своего века, под ярким сиянием счастливой
своей звезды, гремевший в трех частях света.

Но то было! А теперь одному надобно не выдать себя, поотдать себя за всех.
И как это легко!

Сильвио Пелико сказал: "Люди часто смущаются ненавистью оттого, что не
знают друг друга. Им стоит только обменяться несколькими словами, и они
подадут руку друг другу".

Посол Наполеона уговаривался под Тарутиным условно, уговаривался, чтобы
Наполеону отступить в Вязьму и оттуда договариваться о мире. Прошло время
условий! Под Малым-Ярославцем должно было простереть руку безусловно.
Наполеоновы полки стоили этой жертвы: они бились как будто бы при блеске
счастливой звезды завоевателя.

Один путешественник, обозревая горы Швейцарии, услышал, что жестокосердые
сопутники, оставя утомленного своего товарища, подвергли его смерти, в
порыве негодования воскликнул: "Как вздохнешь, как содрогнутся и тело и
душа, когда помыслить, что люди, что дети одного отца до того каменеют в
бесчувствии, что оставляют среди льдов побледневшего своего брата! Он
изнемогает; они могут исторгнуть его из челюстей смерти и - они бегут от
него. Какое уничижение душевное! Какое сопричисление к диким зверям,
которые в глубине лесов заняты только собою".

Небосклон под Малым-Ярославцем засветился пламенем пожарным. Огонь на
стогнах его, огонь все пожирает. Кутузов отступает на высоты. Бьет полночь,
бьет тот роковой час, который в ночь на первое октября прогремел в Москве
на башне Спасской, когда Наполеон узнал, что смерть голодная предстоит его
войску.

А от октября первого до тринадцатого сколько человечества битвы и голод
вырвали из рядов нашествия! Мечтаю!

Что, если б завоеватель, завоевав в бездне исполинской души своей чувство
сожаления, сам, один, при звуке мирных кликов, устремился возвестить
русскому полководцу, что бой кончен! Что он один отдает себя за всех. И с
каким бы восторгом престарелый полководец преклонил чело не перед
Наполеоном, императором французов, но перед человеком, отдающим себя за
человечество.

И на том месте воздвигся бы памятник, благословляемый небом и землей. Но он
не движется! Еще миг!..

Миг исчез! И нашествие отражено на путь могильный. Оно бежит мимо поля
битвы Бородинской, где сорок пять тысяч жертв, павших под знаменами
завоевателя, тлеют на поверхности равнин, где вскоре застелит их завеса
снегов и где пламень костров превратит их в пепел пожара московского!

Мысль человеческая! Что ты изобрела в девятнадцатом столетии? Нашествие.