архивах Стайвесантов. Роясь в дедовских сундуках и в сваленном  на  чердаках
старом хламе, принадлежавшем нашим почтенным голландским гражданам, я  также
собрал по крупицам много воспоминаний,  писем  и  других  документов,  а  от
знакомых мне почтеннейших старых дам, пожелавших, чтобы  их  имена  не  были
названы, услышал  множество  весьма  достоверных  преданий.  Я  не  могу  не
упомянуть и о том, какую огромную помощь оказало мне  наше  замечательное  и
достойное всяческих похвал "НЬЮ-ЙОРКСКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО", которому  я
выражаю здесь мою искреннюю признательность.
   Работая над этим бесценным  сочинением,  я  не  следовал  какому-нибудь
определенному образцу,  а  напротив,  довольствовался  тем,  что  сочетал  и
совершенствовал достоинства наиболее признанных древних  историков.  Подобно
Ксенофонту  {7},  я  проявлял  на  протяжении  всего  повествования   полную
беспристрастность и строжайшую приверженность к истине. По примеру Саллюстия
{8}, я  украшал  мой  рассказ  многочисленными  описаниями  древних  героев,
изображая их во весь рост и в истинном  свете,  и  приправлял  его,  подобно
Фукидиду {9},  глубокими  политическими  размышлениями,  сдабривал  изящными
сентенциями, как это  делал  Тацит  {10},  и  придавал  всему  благородство,
величие и великолепие, свойственные Ливию {11}.
   Многие весьма ученые и здравомыслящие критики, как я  предвижу,  осудят
меня за то, что я слишком часто позволяю себе  следовать  смелой,  свободной
манере  моего  любимого  Геродота.  Говоря  откровенно,  я  не  всегда   мог
воздержаться от соблазна останавливаться на тех приятных эпизодах,  которые,
наподобие поросших цветами склонов и ароматных  зарослей  кустов,  окаймляют
пыльную дорогу историка и побуждают его свернуть в сторону  и  отдохнуть  от
долгого странствия. Впрочем, читатели, как я надеюсь, убедятся, что я всегда
опять беру в руку посох и с новыми  силами  пускаюсь  в  утомительный  путь;
стало быть, передышка приносит лишь пользу и моим читателям и мне.
   Хотя я всегда желал и постоянно стремился потягаться с  самим  Полибием
{12}, соблюдая необходимое единство истории, все же такая задача была крайне
трудной, ибо сведения о многих из описанных здесь событий попали мне в  руки
в самом хаотическом и разрозненном виде. Трудность еще более усилилась из-за
того, что одна  из  важнейших  задач,  поставленных  мною  перед  собой  при
написании этого сочинения, состояла в том, чтобы проследить развитие обычаев
и институтов в этом лучшем из городов и  сравнить  их,  какими  они  были  в
зародышевом, младенческом состоянии, с тем, какими они  стали  в  теперешнюю
зрелую эпоху роста знаний и улучшения жизненных условий.
   Но главная заслуга, которой я горжусь и на которой основана моя надежда
на будущее признание, - это полная достоверность, какой я придерживался  при
создании моего бесценного небольшого труда, тщательно  отсеивая  всю  мякину
гипотез и отбрасывая плевелы басен, слишком склонные  буйно  разрастаться  и
заглушать семена истины и благодетельного знания. Если бы я жаждал завоевать
расположение   легкомысленной   толпы,   парящей   подобно   ласточкам   над
поверхностью литературы, или если бы я  жаждал  прельстить  моими  писаниями
изнеженное небо литературных  сластен,  я  мог  бы  воспользоваться  мраком,
окружающим младенческие годы нашего города, и ввести в свой  рассказ  тысячу
приятных вымыслов. Однако я добросовестно отбросил  множество  занимательных
сказок и  чудесных  приключений,  которые  пленили  бы  сонный  слух  людей,
предающихся летнему безделью, и ревностно соблюдал правдивость,  серьезность
и достоинство, призванные всегда  отличать  историка.  "Ибо  писатель  этого
рода, - утверждает один изысканный  критик,  -  чтобы  творить  в  назидание
потомству, должен  обладать  качествами  мудреца,  который  путем  глубокого
изучения достигает надлежащей  осведомленности,  тщательно  обдумывает  свои
выводы и обращается скорей к нашему рассудку, чем к воображению".
   Трижды счастлив наш знаменитый город, ибо в  нем  происходили  события,
достойные быть занесенными в летописи истории; и еще более счастлив он,  что
у него есть для описания этих событий такой историк,  как  я.  Ибо  в  конце
концов, благосклонный читатель, города сами по себе и даже империи  сами  по
себе без историка ничто. Ведь не кто  иной,  как  терпеливый  повествователь
радостно описывает их благоденствие в эпоху роста, прославляет их величие во
время полного  расцвета,  поддерживает  смутную  память  о  них,  когда  они
склоняются к упадку,  после  их  гибели  собирает  разбросанные  обломки  и,
наконец, благочестиво предает погребению их пепел в мавзолее  своего  труда,
воздвигая триумфальный памятник, чтобы сохранить их славу на все последующие
времена.
   "Что стало, - говоря словами Диодора Сицилийского {13}, - что  стало  с
Вавилоном, Ниневией, Пальмирой, Персеполисом, Византией, Агригентом, Кизиком
и Митиленами?" Они исчезли с лица  земли  -  они  погибли  из-за  отсутствия
историка! Пусть человеколюбец плачет над их запустением, пусть  поэт  бродит
среди их полуразрушенных сводов и разбитых колонн  и  предается  призрачному
полету своего воображения, но увы! увы! Современный историк,  чье  правдивое
(подобно   моему)   перо   неизменно   обречено    ограничиваться    скучной
действительностью, тщетно будет искать среди  окутанных  забвением  развалин
какие-либо следы старины, которые могли бы рассказать  поучительную  повесть
их славы и их гибели.
   "Войны, пожары, потопы, - говорит Аристотель, - уничтожают народы, а  с
ними все их памятники, открытия и достижения, бывшие предметом их тщеславия.
Факел знания не раз угасал и вновь зажигался;  немногие  случайно  уцелевшие
люди восстанавливают связь  поколении".  Итак,  историк  -  это  благодетель
человечества, жрец-хранитель, поддерживающий неугасимый огонь  столетий.  Но
его заслуги не остаются без воздаяния. Все в известной степени служит к  его
прославлению. Подобно тому, как великий автор проекта и  шлюзованных  водных
путей доказал, что реки, озера и океаны созданы лишь для того, чтобы  питать
каналы,  так  и  я  утверждаю,  что  города,  империи,  придворные  интриги,
заговоры, войны, разрушение и запустение  ниспосылаются  провидением  только
как пища для историка. Они  образуют  лишь  пьедестал,  на  который  историк
бесстрашно поднимается перед лицом современных ему поколений и требует  себе
в награду бессмертие от начала и до скончания  веков.  Весь  мир,  весь  мир
ничто без историка!
   Та же печальная участь,  что  постигла  столь  многие  древние  города,
ожидает,  в  силу  тех  же  печальных  причин,   девять   десятых   городов,
процветающих ныне на нашей планете. Писать историю большей части из них  уже
слишком поздно; их происхождение, самое их основание, как и ранние эпохи  их
заселения, навсегда погребены под ворохом лет. Такой же  была  бы  судьба  и
прекрасного уголка земли, историю которого я здесь изложил,  если  бы  я  не
вырвал его из мрака как раз вовремя, в то самое мгновение, когда описанные в
настоящем труде  события  уже  погружались  в  бездонную  ненасытную  пучину
забвения,  если  бы  я  не  вытащил  их,  так  сказать,  за  волосы,   когда
несокрушимые клыки чудовища навсегда смыкались над ним! И  тут  я,  как  уже
было упомянуто ранее, стал тщательно собирать, сопоставлять  и  приводить  в
порядок эти события, восстанавливая их клочок за клочком, "punt en punt, gat