своей клички: носорог - редкий зверь, и охота на него опаснее слоновой.
     В  дворцах и  на  дорогах Палатия было  особенно многолюдно.  К  двум
тысячам   слуг,   прислужников,   прислужниц   добавились   сопровождающие
патрикиев,  сенаторов,  логофетов, служащих префектуры, судей. Сановники и
чиновники спасались вблизи базилевса, одни из страха перед охлосом, другие
- чтобы  не  быть  впоследствии обвиненными  в  соучастии.  Каппадокиец  с
руганью разбрасывал мешающих. Выхватив у кого-то трость, бывший префект не
скупился на удары.  Влетев в  пустой тупик,  Носорог забарабанил в  дверь,
едва различимую в полутьме.  Дверь открылась,  Иоанн склонился в шутовском
почтении:
     - Прошу осчастливить меня, несветлейшие!
     Втолкнув гостей, Каппадокиец помчался вниз по ступенькам с криком:
     - Скорей, скорей!
     Узкая зала была устлана коврами,  яркими, как цветущий луг. Двое слуг
ждали хозяина.
     - Обед! - приказал Иоанн. - И завтрак! И ужин! Все сразу, я голоден.
     Раздались такие пронзительные свистки,  что у  Трибониана зазвенело в
ушах.  Ловкие руки стаскивали со светлейших далматики, набрасывая плащи из
нежного меха -  было прохладно. К столу треугольной формы были приставлены
упругие мягкие ложа.  Массажисты, успев разуть хозяина и гостей, разминали
и разглаживали мускулы ног,  почесывали пятки,  создавая приятное ощущение
отдыха.
     - Лукулл обедает у Лукулла!  - подмигнул Трибониану Каппадокиец. - Ты
думаешь,  ты один воруешь из старых книг?  Я всюду совал нос.  Твой Лукулл
был дурак,  он давился от тщеславия. Я жру для себя, я всегда хочу есть. У
меня голод сидит в костях,  в костях!  Понимаете,  несветлейшие?  Мой отец
голодал, мой дед голодал. Будь они прокляты все, от самого Адама они сохли
от голода и умирали от зависти к сытым.  Уж я-то знаю,  как смотреть в рот
тому,  кто ест.  Забудешься, слюна сама течет, и грудь мокрая, будто палач
выставил тебя к столбу и тебя успела оплевать сотня зевак.  Вам не понять,
вы из сытых.
     Венки  из  красных  роз,  которые  круглый год  цвели  в  палатийских
теплицах,   опустились   на   головы   сотрапезников.   Руки,   будто   не
принадлежавшие телам,  нагружали стол блюдами. Раздражающе пахнуло жареным
мясом,  дичью,  острыми приправами из чеснока,  перца,  гвоздики, муската,
ванили.  От  чаш  с  соблазнительными бликами жира  поднимался легкий пар,
чистый запах лимонов и апельсинов перебивался другими, сложными, манящими.
Поварское искусство обязано вызвать жажду и жадность.
     Сделавшись неподдельно серьезными,  Иоанн приподнялся на левой руке и
ловко плеснул вином из кубка на каменный выступ в стене, формой похожий на
храмовый налой.
     - Божественному и Единственному - вечность в жизни и слава!
     Над  подобием налоя  висела икона.  Святой Георгий с  лицом Юстиниана
пронзал копьем многоглавого змея.
     - Ты делаешь возлияние по-эллински?  -  удивился Евдемоний. Зная, что
такое для хозяев уши их слуг, бывший префект говорил шепотом.
     Каппадокиец мотнул головой снизу  вверх,  будто  хотел ударить носом,
как рогом.
     - Говори громко,  тебя никто не  услышит,  кроме нас  двоих.  А-а!  -
Каппадокиец расхохотался.  -  Так твои ищейки остановились на моем пороге?
Ты  не  знаешь,  что  мне за  столом служат либо глухие,  либо глухонемые?
Ученые обезьяны...  Что касается Единственного, я Его люблю. Для меня Он -
все. Я прицепился к Нему ничтожным. Он сотворил меня, как бог. Я все знаю,
я умнее дьявола.  Я умнее тебя,  Трибониан,  в пять раз,  тебя, Евдемоний,
тоже в пять.  Вы, в своем роде, стоите один другого. А Он умнее меня в сто
раз.  Мы  все  тупицы.  Врешь,  я  тупица лишь  перед  Ним,  -  поправился
Каппадокиец.  - Возлияние! Да, для Него я сделаю все, чего не сделает и...
- Иоанн хотел назвать Феодору,  но вовремя остановился.  - Словом, я часто
желал превратиться в  Елену Прекрасную либо в  царицу Савскую...  Впрочем,
пейте, ешьте!
     - О светлейший,  о пятиумный!  -  воскликнул Трибониан.  Лицо бывшего
квестора осенила улыбка,  ироническая и  растроганная.  -  О  мудрейший из
мудрых,  который хотел бы  уметь изменять свой облик и  пол!  Успеха тебе!
Некто в подобной попытке,  как говорят,  превратился в осла. Но ты слишком
хитер,  чтобы  с  тобой  приключилось такое.  Поговорим лучше  о  любви  к
Божественному.  Подумай.  Не во искушение судьбы будь сказано -  подданные
привыкли  к  насильственной смене  автократоров.  Но  знаешь  ли  ты,  что
постоянно   повторяемое   действие,   что   привычки   народов,    делаясь
о б ы ч а е м, переходят в  з а к о н?  И - против существующего не спорят
-  деяние,  отвечающее  привычкам  народов,  представляется  им    правом,
основанным на добродетели.  Поясню примером.  Не  потому  ли  столь  легко
утвердился на престоле... ну, скажем, базилевс Омега и но потому ли  столь
же легко его сверг базилевс Пси?
     Забыв о  пьянящей роскоши стола,  Иоанн и Евдемоний как бы повисли на
устах ритора.  Он говорил опаснейшие слова. Но в мозгу Иоанна легист будил
отклики,  как  если  бы  сам  Иоанн размышлял о  подобном.  Действительно,
престол империи не  прочен.  Пусть впоследствии тайные пружины переворотов
обнажались и  происшедшее казалось простым,  доступным.  Но отчего же было
столь доступно ронять базилевсов?  Кажется,  что  Трибониан сумел положить
руку на тайное тайных. И - хорошо выбрал час!
     Наслаждаясь  властью  своей  мысли,  легист  сделал  паузу.  А,  даже
Носорог, со всей его дерзостью, молчит и ждет! Можно продолжать.
     - Итак,  п р и в ы ч к а  -  о б ы ч а й  -  з а к о н  -  вот святая
троица, единая в ипостасях,  подобно  отцу,  сыну,  духу  святому.  Однако
упорством воздействия можно пересоздать и создать привычки народов.  Кому,
как не нам, известны пустота и бесплодие  народов,  если  не  поливать  их
водой указов,  не обогащать удобрением дел,  не месить мечом  в л а с т и.
Пусть действие постоянно  повторяется  и  то,  что  было  н а с и л и е м,
делается  п р а в о м.
     Следуя   приемам  адвокатов,   традиционным  со   времен   трибуналов
италийского Рима,  Трибониан  произносил отдельные  слова,  как  бы  читая
заглавные буквы, что придавало им особую весомость.
     - Да,  да,  повторяю,  н а с и л и е  преображается в  благодетельное
п р а в о.   Чудовищное  и  отвратительное   для   отцов   можно   сделать
б о ж е с т в е н н ы м  для детей.  Не так ли случилось с религией?  Наша
святая вера  нашим  дедам  представлялась  мерзким  заблуждением  рабов  и
тупоумных женщин, нашего спасителя они кощунственно изображали  с  ослиной
головой.  Потомки же гонителей припали к ногам  распятого.  Крест,  орудие
позорной казни, которой по закону не мог подвергнуться  римский  гражданин
даже за любое преступление,  этот  к р е с т  вознесся на  лабарум  войска