ним  худощавый человек в  белом хитоне.  На  его  поясе висел позолоченный
флакон  в  виде  кубика с  завинченной пробкой.  Пробку украшала крохотная
женская фигурка с  пальцем,  в знак молчания приложенным ко рту.  Стальной
стилос  в  ножнах,   как  кинжальчик,  и  навощенные  таблички  в  сумочке
обозначали звание апографоса,  ученого советника.  Ритор Прокопий Кесариец
повсюду сопровождал Велизария.
     Сановники стояли  полукругом,  и  Прокопий  мог  краем  глаза  видеть
обреченных.  Трибониан потупился с  видом престарелой девицы,  и  Прокопию
вспомнилась статуя весталки. Евдемоний чуть покачивался от напряжения, его
лицо ничего не  выражало,  как у  легионера на смотру.  Совершенно обычным
казался и  Носорог.  Опадая  с  дерева Власти,  подобно перезрелым плодам,
опальные сановники держались со стоическим мужеством.  "Есть же нечто и  в
этих презренных", - подумал Прокопий.
     После паузы Юстиниан продолжал изъявления своей воли:
     - Отныне  Фока  будет  префектом  Палатия,  квестором будет  Василид,
префектом города - патрикий Кирилл.
     Немногочисленные    уроженцы    обезлюдевшей    Эллады     наделялись
презрительными  кличками  грекулюсов  и   элладиков-гречишек.   Они   были
угнетены,  обездолены,  поэтому подозревались в  свободомыслии.  Хотя  род
Василида уже  много поколений как порвал связь с  Элладой,  его назначение
казалось странным.  Василид был богат и  кормил бедных в праздники.  Фока,
легист и  ритор родом из  Египта,  был человеком популярным,  как адвокат.
Кирилл, полководец третьей руки, считался добродетельным.
     Радуясь падению высших,  другие сановники отметили про  себя:  новыми
назначениями базилевс мудро смягчает охлос.
     - Приблизьтесь,   светлейшие,   -   сказал  Юстиниан,  и  трое  новых
сановников опустились перед троном на правое колено.
     Не  сговариваясь,  они  оказывали базилевсу почет по  старому обычаю.
Глядя  поверх их  голов,  Юстиниан улыбался с  какой-то  светлой,  детской
веселостью.  Обычная улыбка базилевса,  знакомая Прокопию.  Она  ничего не
обозначала, как маска мима.
     - Вижу  я,  что  горечью раскаяния полны  сердца виновных,  -  добрым
голосом, будто соболезнуя чужой боли, произнес Юстиниан.
     Бывший квестор Трибониан еще больше потупился.  Но  Иоанн Каппадокиец
глядел  прежним  Носорогом,  уставившись  на  Божественного  с  наигранной
тупостью.  Обманчивый  вид,  всем  слишком  известный:  дерзкий  готовился
разыграть шута.
     Сейчас Палатий был  островком,  который могли  залить волны бушующего
охлоса.  Но,  как понял Прокопий,  здесь по-прежнему велась игра,  гадкая,
пошлая,  как в развращенной семье мимов, где люди, изломанные фиглярством,
навсегда лишились дара простого слова, искренности сердечного движения.
     Вдруг Евдемоний пошатнулся.  Не испугался ли он на самом деле? Бывший
префект  попытался  опереться на  соседей,  они  брезгливо отшатнулись,  и
Евдемоний,  как пьяный, осел на пол. Он слепо шарил руками. Не вспомнил ли
он, что Обожаемый не знает границ?
     Соседи  префекта  патрикии  Ипатий,   Помпей  и   Пробус  имели   вид
благовоспитанных людей,  которые не знают, обязаны ли они самолично убрать
нечистоту или предоставить неприятное дело другим.  По  матери благородные
патрикии были племянниками базилевса Анастасия, по отцу - потомками Помпея
Великого,  соперника Кая Юлия Цезаря.  Люди известные, трое патрикиев вели
себя с примерной скромностью, дабы сохранить имущество и жизнь. Как многие
другие,  они явились в Палатий на второй день мятежа, чтобы быть на виду у
базилевса.
     Каппадокиец  вывел  патрикиев  из  затруднения.   Подобно  мальчишке,
увлекающему другого на шалость, Иоанн, таща за собой Трибониана, склонился
над  Евдемонием и  отпрянул,  шутовски зажав себе нос.  Затем два опальных
сановника схватили третьего за  руки и  поволокли его  по  полу к  выходу.
Иоанн смешно и  нарочито вилял толстым задом,  прикрытым шитой далматикой.
Все  следили,  скосив  глаза,  и  никто  не  изменил каменно-почтительного
выражения лица. Самочинные шуты работали только для Автократора.
     Прокопий заметил,  что  новые  сановники уже  лежали,  распростершись
перед троном по  этикету Палатия!  И  базилевс смотрел на самого Прокопия.
Глядел со своей улыбкой,  с  которой он был изображен в  Софии Премудрости
под  видом Пастыря Доброго на  кротком,  как он  сам,  ослике въезжающим в
Иерусалим.
     На   руке  базилевса  шевельнулся  мизинец.   Как  ромейский  солдат,
пойманный за  Дунаем арканом кочевника,  Прокопий подбежал и  распростерся
перед  Властью.  Ужели демон прочел мысли!  Прокопий умел  быть  храбрым в
одиночестве. В присутствии базилевса страх лишал его разума.
     - Пиши!  -  приказал Юстиниан.  -  Эдикт да будет немедленно объявлен
подданным,
     Прокопий приподнялся,  доставая стилос и таблички. Он уже опубликовал
первые главы истории войны с персами. Он было подумал, что там что-либо не
понравилось Юстиниану:  кто-нибудь доложил,  выхватывая отдельные слова  и
злобно искажая смысл.
     Эдикт  необходимо  изложить  словами  базилевса.  Только  их  следует
держать в памяти,  пока стилос не остановится.  Но просился мучительный до
боли протест,  и впервые страх ослабел. Сами собой складывались записанные
впоследствии слова  надежды на  лучшее  будущее:  "Боюсь,  все  это  нашим
потомкам покажется невероятным,  недостоверным,  когда видимое нами начнет
забываться  в  течение  лет...   Как  бы  не  сочли  историка  сочинителем
устрашающих сказок  или  трагедий  для  исполнения  мимами  в  страшных  и
отвратительных масках..."


     Как  мертвое тело,  протащили опальные сановники своего товарища мимо
безразличных схолариев Рикилы Павла. Потом Носорог грубо рванул Евдемония:
     - Вставай!  Тьфу! Всевышний меня не обидел силой, но ты тяжелее мешка
с тремя сотнями кентинариев,  а не стоишь и горсти оболов.  Очнись, бывший
светлейший, представление кончено!
     Отставной префект тяжело поднялся.
     - Поспешим,  -  пригласил Носорог и для Евдемония добавил: - Пока нам
не отсекли головы!
     Споро  перебирая  ногами  в  золототисненых  сандалиях  на  громадных
ступнях,   размахивая  толстыми  руками,   Каппадокиец  катился,  как  шар
перекати-поля,  гонимый ветром.  Мелькали залы, переходы, лестницы, темные
тупики,  стража в золоченых латах,  с копьями и мечами,  стража в латах из
черной кожи,  вооруженная бичами из  кожи  гиппопотама.  Края  таких бичей
режут острее железа. Указывая на них, Каппадокиец с хохотом кричал:
     - Из моей кожи базилевс сделает бич покрепче этих!  -  Он не стыдился