- Да,   сограждане,   -  заговорил  Аримат,  -  смущенные  действиями
базилевса в провинциях и здесь,  мы,  венеты,  и вы,  прасины, согласились
действовать вместе.  Вместе  хотели  мы  смягчить базилевса.  Но,  подобно
Капанею и Амфиараюнас поглотить. Взгляните! Охлос разбивает тюрьмы и жжет город. Наши рабы и
клиенты покидают нас.  Ожили схизматики.  Я слышу голоса донатистовхотите же вы раздела земель и имущества,  как делали в Африке эти безумцы?
Призываю вас именем Христа всемогущего, спасите себя и имущество, не идите
на  гибель!   Уничтожим  этот  пергамент,  который  не  понят  любезнейшим
Оригеном,  напишем  новый,  и  пусть  все  выразят  преданность базилевсу,
помазанному на престол священным маслом от гвоздей Иисуса Христа!
     _______________
               мифов, наказанные богами за игру с силами природы.
               социальнополитической партии в Северной Африке. Частично стремились к
     разделу имущества и материальному равенству.

     Нагнувшись с  амвона,  Ориген  чего-то  ждал.  С  острия  поликандила
соскользнула свеча  и  мягко  упала  на  каменный  пол;  затрещал натертый
селитрой фитиль.  Похороненные под  храмом  праведники спали  вечным сном.
Чей-то голос вступил в борьбу с одиночеством и обреченностью.
     - Христос бог наш, - молился старшина прасинов Манассиос, - благодарю
тебя,  ты открыл нам тайну души Иуды, Не был ли он предназначен нести твое
слово?  -  И предал.  Но он ушел молча. Эти гордятся, хвалятся своим умом,
звенят тридцатью сребрениками...
     Аримат выбежал на амвон;  вместе с Руфином он ухватился за ризу иконы
Христа, вместе оба закричали:
     - Убежище, убежище!
     Но кто-то уже размахнулся поликандилом, как дубиной.


     Северо-восточный ветер  раздувал очаги  пожаров.  В  некоторых местах
жителям удавалось отстоять свои жилища,  но большие дома рушились, и город
затягивало дымом.
     Передавали противоречивые слухи:  в  город через Золотые Ворота вошли
десять  тысяч  наемных  варваров,  которых базилевс вызвал  для  усмирения
мятежа; базилевс ночью бежал, и мятежники захватили Палатий.
     На берегу Золотого Рога и Пропонтиды,  в портах Юлиана, Контоскалий и
Елевферия  толпились  перепуганные  жители.   На  рассвете  лодочники  еще
удовлетворялись пятью оболами с  человека за переправу на азиатский берег.
После восхода солнца стали запрашивать по  серебряному миллиарезию.  Лодок
не  хватало.  Невзирая на  ледяную воду,  люди бросались с  берега,  чтобы
перехватить возвращающийся пустым челнок перевозчика.
     Голосили женщины, плакали дети.
     Некоторые  обвязали  лица  тряпками,   жалуясь  на  ожоги  и   ушибы.
Вооруженные чем попало группы по  пять,  по десять человек кого-то искали.
Говорили,  что префект Евдемоний и квезитор Стефан прячутся в городе,  что
их видели на берегу.
     Люди,  потерявшие в  огне все  достояние,  чего-то  ждали,  лишившись
способности двигаться.
     Сегодня не  было обычных постов из легионеров.  Сторожа,  вооруженные
палками,   оказались  бессильными.  Ворота  складов  были  разбиты,  двери
выломаны.  Толпы растаскивали соль,  зерно, сушеные фрукты, муку, амфоры с
маслом,  вино.  Вино пили тут же,  заедая сухими абрикосами и  пшеницей из
горсти.
     Двое, седобородый и молодой, стоя на коленях, выбирали зерно из щелей
по застарелой привычке бедности, хотя рядом стоял набитый куль.
     Кто-то  кричал  под  ножом,  кого-то  тащили на  мыс  каменного мола,
бросали в  воду,  и  мстители хищно  нагибались,  следя,  не  отвязался ли
камень,  не всплывет ли судья, сборщик налогов, ростовщик или какой-нибудь
служитель Палатия.
     - Конец мира  пришел,  воистину конец!  Боже,  воззри на  грехи наши,
наведи кару на безбожного!  - вслух молился священник в изорванной рясе, и
нельзя было понять, на чью голову призывает он грозную длань божества.
     Вместе  с  пеплом  и  копотью ветер  разносил набат.  Бронзовые доски
звонили поспешно,  нестройно,  тревожно. Только София Премудрость, твердая
крепость кафолической догмы,  притворялась,  что ничего-то  не  видит,  не
знает.  Ее  била высотой в  пять локтей,  изогнутые в  виде римского щита,
вздрагивая на крепких цепях, утверждали, как обычно:

                         Мы
                              - здесь!
                         Мы
                              - ждем!
                         Мы
                              - бьем!

     А меньшие подголоски льстили:

                         Ты все, ты все,
                         ты власть, ты власть,
                         ты есть, ты есть.

     Тюрьмы  сгорели,  префектура тоже.  Легион  ушел,  город  принадлежал
мятежникам. Что же делать дальше? Никто не знал.
     Красильщик  и  Гололобый  не  разлучались,  за  ними  после  разгрома
префектуры следовало сотни  две  решительных людей.  Красильщик добыл себе
щит и каску. Гололобый успел обрить голову.
     Окруженные своими,  они  совещались отрывисто,  решительно.  Будь что
будет,  но  следует напасть на  Палатий.  Больше чем кто-либо,  Красильщик
понимал  трудность  затеи.   Плебеи  с   ножами  и   самодельными  копьями
становились в  воинственные позы  бывалых  солдат.  Несомненно,  в  толпах
нашлись бы легионеры,  несправедливо, как Красильщик, выгнанные из войска.
Нет времени поднять вербовочный знак. Нет оружия. Остается гнев.
     - Друзья,  братья!  Не медлите, не дайте тирану оправиться от страха!
На Палатий! - крикнул Красильщик.
     Из толпы выделился худой, бледный человек.
     - Сограждане,  свободные люди,  тиран дрожит!  Сила с вами. Так хочет
бог.  Старшины всех демов с вами.  Будут снижены цены на хлеб, на мясо, на