заинтересованности.    Преимущества     эффективности,     вытекающие     из
децентрализации принятия решений и индивидуальной ответственности, возможно,
даже более значительны, чем полагали в XIX в., и реакция  против  призыва  к
личной заинтересованности, пожалуй, зашла слишком далеко.  Но  всего  ценнее
индивидуализм, если он может быть очищен от дефектов и злоупотреблений;  это
лучшая гарантия личной свободы в том  смысле,  что  по  сравнению  со  всеми
другими условиями он чрезвычайно  расширяет  возможности  для  осуществления
личного выбора. Он служит также лучшей гарантией разнообразия  жизни,  прямо
вытекающего из широких возможностей личного выбора, потеря которых  является
величайшей из всех потерь- в гомогенном или  тоталитарном  государстве.  Ибо
это разнообразие сохраняет  традиции,  которые  воплощают  в  себе  наиболее
верный и успешный выбор предшествующих поколений. Оно окрашивает настоящее в
переливающиеся цвета фантазии, и будучи служанкой опыта в такой же мере, как
традиции и фантазия, оно  является  наиболее  могущественным  средством  для
достижения лучшего будущего.
   Поэтому,  хотя  расширение  функций  правительства  в  связи  с   задачей
координации склонности к потреблению и побуждения  инвестировать  показалось
бы публицисту XIX в. или  современному  американскому  финансисту  ужасающим
покушением  на  основы  индивидуализма,  я,  наоборот,   защищаю   его   как
единственное практически  возможное  средство  избежать  полного  разрушения
существующих экономических форм и как условие для успешного функционирования
личной инициативы.
   Если эффективный спрос недостаточен, то растрата  ресурсов,  связанная  с
ним, представляет собой не только нетерпимый общественный скандал. Отдельный
предприниматель, который захотел бы ввести  эти  ресурсы  в  действие,  тоже
оказывается  в  очень  невыгодном  положении.  Игра  случая,  в  которую  он
включается, дает частые проигрыши, и  все  игроки  обязательно  проигрывают,
если у них хватает энергии и надежды испытать счастье на всех картах. До сих
пор  прирост  мирового   богатства   отставал   от   совокупных   позитивных
индивидуальных сбережений. Разница состояла из потерь тех,  чье  мужество  и
инициатива не подкреплялись исключительными  способностями  или  необычайным
везением.  При  соответствующем  эффективном  спросе  достаточно  и  средних
способностей, и средней удачи.
   IV
   Я  упомянул  мимоходом,  что  новая   система   может   оказаться   более
благоприятной для сохранения мира, чем старая. Стоит еще раз остановиться на
этой стороне дела и подчеркнуть ее.
   Войны имеют разные причины. Диктаторы и прочие, кому войны сулят, как они
по крайней мере надеются, приятное  волнение,  могут  без  труда  играть  на
естественной  воинственности  народов.  Но  самое  большое  значение  имеют,
помогая им раздувать пламя народного гнева, экономические причины  войны,  а
именно - чрезмерный рост населения и конкурентная борьба  за  рынки.  Именно
второй фактор, который, вероятно, играл основную  роль  в  XIX  в.  и  может
сыграть ее опять, имеет наиболее непосредственное отношение к нашей теме.
   В предшествующей главе я указал,  что  в  условиях  laissez-faire  внутри
страны и при наличии международного золотого стандарта, что было  характерно
для второй половины XIX в., правительства не  располагали  никакими  другими
средствами для смягчения  экономических  бедствий  в  своих  странах,  кроме
конкурентной борьбы за рынки. Ведь все средства  борьбы  с  хронической  или
перемежающейся безработицей  были  запрещены,  кроме  мер,  направленных  на
улучшение торгового баланса за счет его поступлений.
   Таким образом, хотя экономисты  и  привыкли  расхваливать  господствующую
международную  систему  как   обеспечивающую   преимущества   международного
разделения  труда,  а  также  гармоническое  сочетание  интересов  различных
народов, в ней заключены и менее благотворные  начала.  Несомненно,  здравым
смыслом   и   правильной   оценкой   хода   событий   руководствовались   те
государственные деятели, которые полагали, что если  богатая  старая  страна
пренебрегает борьбой за рынки, то ее процветание померкнет и прекратится. Но
если народы научатся обеспечивать себе полную занятость с помощью внутренней
политики (и, добавим, если они смогут к  тому  же  достигнуть  равновесия  в
динамике  населения),  тогда  не  должно  быть  мощных  экономических   сил,
рассчитанных на  противопоставление  интересов  одной  страны  интересам  ее
соседей. Возможности для международного разделения  труда  и  международного
кредита на подходящих условиях останутся и в этом случае. Но тогда больше не
будет настоятельных причин, в силу которых одна страна вынуждена  навязывать
свои товары другим или отвергать предложения своего соседа не потому, что ей
необходимо раздобыть средства для оплаты товаров, которые она хочет  купить,
а с определенным намерением нарушить равновесие платежей и изменить торговый
баланс в свою пользу. Международная торговля перестала бы быть тем, чем  она
является сейчас, а именно - отчаянной попыткой поддержания занятости  внутри
страны путем форсирования экспорта и  ограничения  импорта.  Даже  в  случае
успеха  это  лишь  перекладывает  проблему  безработицы  на  плечи   соседа,
оказавшегося  самым  слабым  в  борьбе.  Международная  торговля  стала   бы
добровольным и беспрепятственным обменом товаров и услуг  на  взаимовыгодной
основе.
   V
   Не является ли осуществление этих идей призрачной мечтой? Может быть, они
имеют недостаточные корни в  тех  мотивах,  которые  управляют  политическим
развитием  общества?  Не  являются  ли  интересы,  подавление  которых   они
предполагают, более сильными и более очевидными, чем те, которым они  должны
служить?
   Я не пытаюсь ответить здесь на эти вопросы.  Потребовался  бы  целый  том
совершенно иного характера, чтобы обрисовать даже в самых  общих  чертах  те
практические меры, в которые эти идеи могли бы  постепенно  воплотиться.  Но
если сами идеи правильны  -  а  из  этой  гипотезы  автор  неизбежно  должен
исходить,- то было бы ошибкой, как я  считаю,  оспаривать  их  потенциальные
возможности. В настоящее время люди особенно ждут более глубокого  диагноза,
особенно готовы принять его и испробовать на деле все,  что  будет  казаться
имеющим  хоть  какие-нибудь  шансы  на  успех.  Но  даже  и   помимо   этого
современного умонастроения, идеи экономистов и политических мыслителей  -  и
когда они правы, и когда ошибаются - имеют  гораздо  большее  значение,  чем
принято думать. В действительности только они и правят миром. Люди практики,
которые считают себя совершенно неподверженными  интеллектуальным  влияниям,
обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого. Безумцы, стоящие у
власти, которые слышат голоса с неба, извлекают свои  сумасбродные  идеи  из
творений какого-нибудь  академического  писаки,  сочинявшего  несколько  лет
назад. Я уверен, что сила корыстных интересов  значительно  преувеличивается
по сравнению с постепенным усилением влияния идей. Правда, это происходит не
сразу, а по истечении некоторого периода времени. В области экономической  и
политической философии не так уж  много  людей,  поддающихся  влиянию  новых