Нахимова  и одумайтесь. Дескать, деды ваши в девятьсот пятом году  не  затем
бастовали, чтобы вы  безобразили. Стыдитесь! А  потом про семнадцатый год, а
потом  с сорок первого  по сорок пятый и про  Жукова. А потом о послевоенном
возрождении...
     "Не дай Бог злодею власти, дураку -- воли", -- вспомнил Федор Федорович
запись в  заветной тетради. Покосившись  на  розовое, упитанное Сашино лицо,
еще вспомнил: "Разум тело долит, дурость -- холит" -- и загляделся в окошко,
выхватывая взглядом из бегущего мимо порядка домов милые сердцу постройки --
так называемый золотой фонд, --  устоявшие под  натиском природы и человека,
оставшиеся  почти  такими, какими  были  они и сто,  и двести, и триста  лет
назад. Правда, этих  домов осталось  мало,  но если дать  волю  воображению,
можно  воочию увидать всю неброскую, но  неповторимую в своей  скромности  и
умиротворенности   русскую   архитектуру,   которую   мог   создать   только
определенный дух.  Даже и теперь то немногое,  что осталось от прошлого, все
еще  звучало  доминантой, определяя  суть,  вложенную  в  градостроительство
предками.
     Федор  Федорович  любил свой  город  беззаветной  любовью доброго сына,
любящего  своих  родителей,  заботящегося о них,  хоть  и сверх  сил, до  их
могилы, до собственной старости. Два раза он мог покинуть Древлянск.  Первый
-- предложил работу директор  знаменитого музея, второй -- предложила руку и
сердце  жительница  Москвы.  В обоих случаях Федор Федорович, не  рассуждая,
отказался.  Смысл  отказа был  такой:  что станет, если все из  родных  мест
двинутся в чужие края? С кем родина каждого тогда останется? Конечно, кто-то
другой приедет в  Древлянск, займет его  место в музее и мезонине, но станет
ли  любить и понимать  город,  как  он?  Только  при нем, Федоре Федоровиче,
Древлянск по сути останется таким, каким ему быть положено. Пришлый же, если
даже он и добрая душа, по-сыновьи никогда не воспримет города, потому что не
в нем вырос и  питался  иными соками.  Директор знаменитого музея пожал руку
Федору Федоровичу,  а  жительница Москвы воскликнула: "Идиот! Неужто  я себя
погребу в этом  паршивом  городишке?!"  --  и  из  мезонина вниз по лестнице
каблучками тук-тук-тук...
     "Чудаков грех осуждать, -- усмехнулся  Федор Федорович, вспомнив запись
в тетради. -- Прост чудак, да, на него глядючи, умный задумается".



        3

     Тем   временем,   околесив  холм  с  махонькой  одноглавой   церковкой,
украшенной вывеской: "Ремонтный  кооператив "Арканзас"", автомобиль  вылетел
на площадь Братьев По Классу.
     В  Древлянске давно забыли, кому бывшая  Базарная площадь обязана столь
редким  и значительным  наименованием.  Примелькалось  оно, притупился  звук
слов, и уже теперешние жители громоздкое название полностью не осознавали  и
коверкали  на  истинно  русский  лад,  обзывая  площадь  то  Братьевкой,  то
Братановкой, а то  и  вовсе  Братьев-Разбойников,  совершенно  не  связывая,
однако, название с историческими особенностями прошлого и настоящего страны,
но всего лишь подражая известной народной песне. Из  всех ныне здравствующих
горожан, пожалуй, только Федор Федорович знал о давнишнем трагическом случае
--  причине переименования  площади. Хотя, впрочем, и  Федор Федорович  знал
лишь голый  факт, который можно толковать по-всякому,  в зависимости от силы
воображения, потому что никаких сопутствующих  документов не  сохранилось. А
произошло следующее. В тысяча девятьсот двадцать первом году в Древлянск  на
должность председателя ЧК был прислан Ефим Яковлевич Венцель, который тут же
по приезде вечером, напившись пьян, прыгнул с пожарной каланчи. На следующее
утро председатель РИКа  Хватов, крепко опохмелившись, пожелал оглядеть место
происшествия. Влез на каланчу,  раскинул  руки и... тоже  полетел. Все можно
было  бы  объяснить трагическим  стечением случайных обстоятельств,  кабы не
закавыка:   Хватов  был   прославленным  алкоголиком,  но   Ефим   Яковлевич
характеризовался как совершенно  непьющий, волевой  человек. Еще  смущало  и
другое, дошедшее  сквозь года:  только-только грянул  оземь  Хватов,  как  с
четырех  углов  заполыхал  дом  городской ЧК и  горел  столь  жарко, что  ни
архивов, ни имущества какого-либо  спасти не удалось. Столь печальный случай
пытались расследовать,  но причин серьезнее пьянства  не установили и решили
дело  замять, а  дабы  смерть  двух  деятелей в  глазах  потомков  выглядела
героической, переименовали площадь, вложив в название революционный смысл.
     Все это Федор Федорович  вспомнил  машинально, пока автомобиль катил по
чисто вымытому асфальту площади к зданию горисполкома -- бывшему купеческому
собранию. Асфальт этот --  лицо города, по  выражению зампреда Чудоюдова, --
был в особой  чести  у депутатской комиссии по  благоустройству. Древлянских
улиц уже три года толком не подметали, но этот асфальт блестел. Два раза  на
дню  его  поливала  дорожно-моечная  машина. Председатель  Обалдуев,  выходя
покурить на балкон,  не раз  говаривал некурящему,  берегущему свое здоровье
Рыбакитину:
     --  Хоть здесь чистота.  Хорошо-о-о.  Сплю  и  вижу,  Эрнст  Оскарович:
Древлянск -- город-сад. Чтобы как  в  Европе. Я тут по телевизору  наблюдал:
немецкий  разрушенный  в войну  городок  восстановили  --  игрушку  из  него
сделали. Нам бы так. Эх, дожить бы!..
     -- А вы, главное, верьте, -- прерывал начальника Рыбакитин.
     -- Я верю, Эрнст, и тем живу.
     -- Так и надо, так и надо, -- поощрительно кивал Рыбакитин.
     -- Все в нашей власти, -- вступал в разговор Чудоюдов. -- Нам, главное,
с размахом реставрацию начать, а там, глядишь, и город-сад выйдет.  Но самое
главное -- Европу заинтересовать. Пусть раскошелится.
     -- И это не самое главное, -- потирал висок Рыбакитин. -- Самое главное
-- моральная подготовка народа. Ее надо начинать уже сейчас.
     На  этом  разговор  обычно  прерывался,   отцы   города   переходили  в
председательский  кабинет.  Вскоре   туда  обычно  призывался  ответственный
редактор  недавно рожденного "независимого" "Листка",  а наутро  в  "Листке"
появлялся  очередной  очерк  о  западном  туристическом  сервисе  --  основе
развития  общемировой культуры.  Потом  неделю-две  в  газете  публиковались
заметки,  в  которых  спрашивалось,  например:  в  конце-то концов  чем плох
стриптиз,  если иностранцы-толстосумы  за столь, по  сути, невинное  зрелище
звонкой валютой платят?
     ...Выйдя из машины, Федор  Федорович прошел к подъезду. Помогая плечом,
еле сдвинул с  места  высокую дубовую дверь  с бронзовым львом вместо ручки,
мимо  милиционера,  увлеченно  решавшего  кроссворд,  прошел   к  широченной
лестнице и ступил на беломраморные ступени.
     До  перестройки лестница застилалась бордовой  дорожкой, но с развитием
демократизации  дорожку  сняли,  вычистили,  отнесли  на  склад,  и   теперь