-- Никого? -- спросил Обалдуев.
     -- Никого, -- смутился Чудоюдов.
     Еще позавчера  бы, увидев обезлюдевший  строительный  объект,  Обалдуев
поднял тарарам, но после  ночного визита у него  просто не осталось сил  для
председательской деятельности, и  он, отвернувшись от памятника архитектуры,
спросил  у  военкома  тоном, каким  пугливый  пациент допытывается  о  своей
участи:
     -- Так вы считаете, что саблей разрубить стол нельзя?
     --  Я плохо разбираюсь в холодном  оружии, -- повторил давеча сказанное
военком. -- Но судите сами:  даже сабля времен  войны  1812 года весила чуть
больше  килограмма.  Ваш же стол я видел: столешница древесностружечная,  не
столешница -- броневая плита. Колуном с одного удара не прошибешь, не то что
саблей.  Чепуха!  Тут  что-то  другое.  Может, какое-либо  редкое физическое
явление. Может быть, вы заснули в кресле, а в окно -- шаровая молния, вам же
сабля приснилась. Паленым в комнате не пахло?
     --  Вроде припахивало, -- промямлил Обалдуев, и  надежда засветилась  в
его глазах.
     -- Вот видите! Думаю, что ваши волнения напрасны. -- И военком, имевший
как-никак человеческое сердце и радиотехнический диплом, ласково  под локоть
подхватил  Обалдуева, повел,  успокоительно  гудя тому  в  ухо  о физических
законах,  о свойствах  электромагнитных волн  и  о случавшихся на  службе  в
войсках  лично  с  ним  нештатных ситуациях, когда, бывало,  черт  знает что
получится, а  при разборе оказывается физический процесс, редко происходящий
в обычной практике.



        7

     Через   пять   минут  компания   прибыла   в   обалдуевскую   квартиру.
Раскланявшись с  председательской  супругой,  дружно  ввалилась  в кабинет и
окружила письменный стол.
     -- Дела-а, -- гулко протянул военком после всестороннего осмотра.
     Столешницу  действительно  разрубили чем-то  тяжелым и страшно  острым.
Орудие  обрушилось на  стол с такой скоростью и силой, что  доска  не успела
переломиться,  края срезов  были  удивительно ровны,  и  лишь  под столом на
паласе лежало  несколько древесных крошек. Следов электрического воздействия
не было -- полировка сияла.
     -- Обсудить надо бы, -- изрек главный милиционер.
     -- Надо бы, -- кивнул военком, -- но подождем эксперта.
     -- Может быть,  пока вы  что-нибудь  по письму  скажете? -- вспомнил  о
Федоре Федоровиче  Рыбакитин, и все воззрились  на  историка с надеждой, что
тот сейчас же распутает этот клубок реальности и чертовщины.
     Стесненный  таким  почти  подобострастным  вниманием,  Федор  Федорович
уставился в пол и, словно  нерадивый студент по шпаргалке, забубнил дрожащим
голосом:
     -- Стольник  князь Иван  Чертенок,  меньшой Сытин, лейб-гвардии капитан
Зернов   и   действительный   статский  советник  Чапельников   --  реальные
исторические личности. Князь воеводствовал в Древлянске в начале XVIII века,
капитан  --  городничий в  XIX  веке, а действительный статский  советник  в
начале ХХ века был городским головой. Но  эти сведения о них можно  найти во
многих  монографиях  о  госучреждениях России. Меня смущает другое. -- Федор
Федорович  мгновение  передохнул и  запономарил  дальше:  -- Первое: товарищ
Обалдуев  сказал,  что князя будто бы  сослал в  Древлянск  Петр  Первый  за
непочтение к  своей личности,  будто  бы князь  плюнул  царю в лицо. Да, был
такой  случай.  Но  он  подтверждается  одним-единственным  письмом  царя  к
Александру Даниловичу Меншикову, в  котором царь пишет... -- Федор Федорович
чуть нахмурил лоб, напрягая  память, и  процитировал: -- "А стольник меньшой
Сытин изблевал  меня из уст  своих  и  кричал предерзко: мы-де,  Рюриковичи,
желаем царям  Романовым честно, грозно и величаво  служить, а  угодничать не
желаем.  Я  его  за небывалую смелость,  майн  либер, в  Древлянск  воеводой
послал". Это письмо известно  немногим ученым в стране, в нашем же  городе о
нем  я  один  знаю.  А   теперь  второе:   язык  ультиматума   действительно
современный, и писано шариковой авторучкой,  но вот бумага... То есть я хочу
сказать -- это не бумага...
     -- Как не бумага? -- выдохнул Обалдуев.
     -- А что? -- насторожился главный милиционер.
     -- В наше время разве  бывает  что-нибудь,  кроме  бумаги?  --  начиная
догадываться, все же усомнился Чудоюдов.
     --  Вот именно  не бывает,  --  подхватил  Федор Федорович, -- но,  как
сегодня уже говорилось, факт налицо. Это не бумага, это -- пергамент.
     -- Перга-амент? -- в один голос недоверчиво протянули Обалдуев и усатый
радикал-интеллектуал.
     --  Быть  не  может!  --  пристукнул  кулаком  по  разрубленному  столу
Рыбакитин.
     --  Пергамент,  --  уверенно кивнул ему Федор  Федорович.  --  Смотрите
сами...  -- И развернул свиток, но ничего  растолковать не успел -- раздался
звонок в прихожей, и пред очи собравшихся предстал дед Акимушкин.
     Дед был взят, видно,  прямо с уличной скамейки, как есть -- в валенках,
в синей, на Ивана Великого, телогрейке, в кроличьей зимней  шапке. Недельная
щетина серебрилась на впалых щеках. По  морщинистому  лицу не заметно  было,
осознает он  ситуацию или нет,  но  глаза,  когда-то  синие, а  теперь  чуть
голубые, смотрели осмысленно.
     -- Вот он я! -- доложил дед, пырнув паркет костылем.
     -- Очень приятно, -- заверил деда Рыбакитин.
     -- Иван Петрович? -- освежил в памяти имя и отчество военком.
     -- Точно так! -- вытянулся дед перед полковником.
     -- Вы, говорят, в коннице служили?
     -- Точно так. Можно сказать, от  младых ногтей  и до  седых  бровей,  с
первой германской по конец второй в седле качался. В японскую не довелось: в
возраст  не  взошел.  И  контужен,  и рублен,  и  пулей  бит. Газами  --  не
случалось, к  тому времени  полк, почитай, весь  лег, так  нас,  значит,  на
переформировку...
     -- Хорошо, хорошо, -- перебил деда  Рыбакитин, которому наплевать  было
на кавалергардский полк. -- Это все замечательно. Значит, вы нам поможете.
     -- Товарищ Протасов, объясните товарищу ситуацию, -- велел военком.
     Дед, слушая Федора Федоровича, хмурил седые бровки.
     -- Глянуть можно, -- кивнул, дослушав, и зашаркал валенками к столу.
     Долго  глядел  на  половинки  столешницы,  оглаживая срезы,  прицокивая
языком. Отступив на шаг, повел рукой, словно замахиваясь, и, отвернувшись от