советник поднялся и вышел в дверь.
     Когда его шаги стихли, Федор Федорович выглянул из кабинета.
     -- От меня никто не выходил? -- спросил вахтершу.
     -- Не выходил, -- отозвалась вахтерша.
     -- И никто меня не спрашивал?
     -- Никто, -- ответила та и с присущей ей прямотой добавила: -- Будто вы
кому нужны!
     На привычную ее прямоту Федор Федорович даже не огрызнулся и  осторожно
плотно закрыл дверь.

        12

     Между  тем  в  Древлянске  творились  чудеса.  Мало  того,  что   вчера
председателя  Обалдуева  чуть  не   хватил  инфаркт,  --  с  утра  произошел
несчастный случай с зампредом Рыбакитиным. На подступах к площади Братьев По
Классу тот провалился в гидрантный колодец. Разбил локоть, вывихнул  ступню,
а  когда  был  выпростан из недр,  один  из спасителей,  назвавшийся  бывшим
городским головой Чапельниковым, пообещал: дескать,  если Рыбакитин  тут же,
после наложения  тугой повязки, не  начнет наводить  порядок  в коммунальном
хозяйстве, то завтра непременно на него где-нибудь обрушится потолок.
     С  Чудоюдовым  же случилась  иная  история:  войдя  в  горисполком,  он
столкнулся со своей любовницей, женщиной покладистой и тихой, и та при  всем
честном народе отхлестала  его  по щекам, заявив, что еще  и  не то сделает,
если Чудоюдов и дальше будет препятствовать регистрации Общества древлянских
женщин. До  этого  случая  чудоюдовская  любовница общественными  делами  не
занималась.
     К  главному  милиционеру  в  отдел  внутренних  дел  явился  человек  в
старинном мундире  с  эполетами, в лосинах и ботфортах. Гаркнул: "Как смеешь
сидеть перед гвардии  капитаном?! Оружие -- на стол!" А когда милиционер, не
владея собой, сдал  пистолет, приказал:  "С нынешней ночи весь личный состав
вывести на улицу. Стоять на постах с девяти вечера до шести утра. Днем же --
мобильное патрулирование.  О серьезных преступлениях и речи  не  может быть.
Витрину кто разобьет -- вот  из этого пистолета тебя кончу".  Сунул пистолет
себе за серебряный пояс и был таков.
     Легким  испугом отделался военком.  К нему  явился князь Иван Чертенок,
меньшой  Сытин. Разъяснил,  что  во  втором Крымском  походе должность его в
ертаульном полку соответствовала генеральской,  и приказал  полковнику,  как
старшему  в  городе  воинскому  начальнику,  пресечь  пьянки  и самоволки  в
расквартированном на окраине строительном батальоне. Военком прекословить не
стал. Пробасил: "Честь имею!" -- и отбыл в указанную отдельную часть, где на
первый случай тут же посадил под арест дежурного офицера.
     Хуже  всех,  наверное,   пришлось  усатому  радикал-интеллектуалу.  Кто
приходил к нему -- осталось  тайной, но  только  к  обеду  радикал  прибыл в
выставочный  зал  современной  авангардной  живописи  и,  будучи  совершенно
трезвым,  учинил там погром.  На  глазах  честной  публики принялся  в  окно
выкидывать живописные полотна, выкрикивая  перед  каждым броском: "Очистим и
очистимся!     Да     здравствует     реализм!"     Затем,    явившись     в
радикально-интеллектуальный  комитет,  подал  заявление  о  выходе,  в  коем
написал, что не имеет морального права заниматься политической деятельностью
ввиду  личной незрелой гражданственности. В редакцию же "Древлянской правды"
принес объявление: "На базе Дворца культуры  открывается воскресная школа по
изучению   отечественной  истории,   философии  и  экономики  для  городских
руководителей,  осознавших  свою   несостоятельность".  В  редакции   его  и
арестовали  за  злостное  хулиганство.  Приписать ему  порчу  художественных
произведений у городского прокурора не хватило совести.
     Но больше  всего  древлянцев поразили события в горкоме  КПСС.  Утром в
конференц-зале горкома  собрался  пленум, которого никто не созывал, и после
жестокой критики были  смещены  и заменены  новыми три секретаря, все  члены
бюро, замы,  замзавы  и  инструкторы.  Участники  пленума  одобрили письмо к
древлянским  промышленным и  прочим  организациям  с  просьбой трудоустроить
уволенный контингент.  Первый  секретарь попробовал отделаться самокритикой,
но пленум остался непримирим и завершил работу.
     Когда же  после окончания рабочего дня  Федор Федорович  проходил  мимо
площади Братьев  По Классу, он увидел  там "весь город". Люди плотно  стояли
друг  к  другу, плечо к  плечу,  затылок в затылок,  запрудив  и площадь,  и
прилегающие  улицы.  Над  головами  дыбились  транспаранты:  "Православие  и
народность!",  "Отечество  превыше   всего!",  "Долой  торгующих  Родиной!",
"Требуем созыва Древлянского земского собора!". На дальнем конце  площади  с
дощатой трибуны учитель Струков метал в толпу слова.  Рядом с ним протоиерей
Валентин кивал головой, покрытой камилавкой, словно поддакивал.
     -- Время решить нам: быть или не быть! -- доказывал Струков. -- Жить ли
рабами  на  родной  земле  или  наконец-то  стать  по-настоящему  свободными
гражданами. В  чем  же  заключается  настоящая  свобода?  Отвечаю:  в  мире,
согласии,  в  праве  спокойно  трудиться,   рожать   и   воспитывать  детей,
совершенствовать дух и на этом фундаменте созидать народное  благосостояние.
Благосостояние  не может  опираться  на  бездуховность,  то есть  на  песок.
Бездуховность порождает  в  людях звериные  инстинкты, и  город-сад, сулимый
Обалдуевым,  без духовного  начала  джунглями станет для  нас, где  свободно
будут  жить  только  те, у  кого много  денег. Они дадут нам  крохи, себе же
заберут все,  и  мы из-за крох станем друг другу перегрызать глотки.  Но вот
второй вопрос: как нам отстоять свободу?  Отвечаю и на него:  нужна крепкая,
гуманная власть, гарантирующая свободу. Что же это за власть? Опять отвечаю:
она  не  должна принадлежать ни  к одному политическому  движению, но как бы
парить над всеми. Власть-хранительница, власть-защитница.  Для  выбора такой
власти призываю вас теперь же сформировать Древлянский земский собор от всех
классов и прослоек...
     Федор Федорович не стал дослушивать речь. После встречи с Чапельниковым
ему хотелось одиночества,  тишины,  и  он  повернул назад. По свободному  от
людей переулку дошел до бывшего дома купца Калашникова.  Узрев нежную, почти
трепетную   стройность   белых   ионических   колонн,   накрытых   оранжевым
треугольником  фронтона,  сел  на лавочку  супротив  и  по  укоренившейся  в
последнее  время привычке мысленно заглянул в свою заветную тетрадь и прочел
там: "Для соборного деяния нужна жертвенность".
     "Кто же мне это сказал? Кто сказал?" -- принялся вспоминать.
     Но тут, прервав мысль, из-под фронтона, с лесов, послышалось:
     -- Петька! Иди сюда, вазон на штырь ставить будем!
     -- Руками -- пупы сорвем! -- откликнулся, видимо, Петька. -- Краном бы!
     -- Краном расколотим. Ребята на веревках вздымут, а мы с тобой опустим.
Ништо, потерпим! Общее дело!
     И Федор  Федорович спросил себя: а он  лично вот  так, запросто, во имя