унылыми  серо-зелеными  клетками  примостились  хижины  рабочего  поселка,
опоясанного такой же унылой стеной.
     Забыв обо всем на свете, Руабен  любовался  обширной  панорамой.  Его
восторг прервал грубый окрик надзирателя.  Восхищенные  улыбки  сбежали  с
лиц. Отряд начал спускаться по насыпи за следующей глыбой.
     Через несколько часов никто уже не смотрел на город. Тело  мучительно
болело, дрожали руки и ноги. Казалось, что день  никогда  не  кончится.  А
когда он все-таки  кончился,  Руабен  с  трудом  дотащился  до  постели  и
повалился на тощую циновку, не желая ничего. Он только чувствовал боль  во
всем теле. Товарищи с настойчивой заботливостью заставили новичков  съесть
свою долю пищи. Тяжелый сон показался коротким, как миг, когда на заре  их
снова разбудили. И опять знойный кошмар под  солнцем,  томительная  жажда,
жгучие удары треххвостной плетки.
     И глыбы... бесконечное число глыб... потом просто ненавистные  глыбы,
мука подъема по насыпи. Страх перед ней преследовал даже во сне.
     И  потянулось  нескончаемая  вереница  дней   и   ночей.   Они   были
однообразны, как песчинки в пустыне. И как будто ничего другого не было  в
жизни, кроме глыб, жажды, боли... Не было родной  деревни,  любимой  жены,
милых детей. Ничего не было. Были только камни - большие, тяжелые.
     Он ужаснулся, когда увидел человека,  раздавленного  глыбой.  Но  это
потом случалось часто, и он привык...
     Камни выпивали кровь и силы из молодых человеческих тел, калечили их,
давили и превращали в ненужный хлам. Раздавленные, умершие от непосильного
труда,   дурного   питания,   солнечных   ударов    поступали    в    руки
бальзамировщиков. Те наскоро натирали их содой, сушили  на  солнце,  потом
хоронили в грубых циновках в  общих  могилах.  Траты  на  массовый  способ
бальзамирования и захоронения были  невелики,  но  этот  обычай  старались
соблюдать, он поддерживал веру в могущество жрецов и хоть  немного  утешал
людей. Каждый житель Кемет старался сохранить  свое  тело,  чтобы  его  Ка
после смерти могло найти свою земную оболочку и на полях Иалу  встретиться
с дорогими людьми. Нарушать этот обычай не решались в Большом доме.
     Руабен постепенно знакомился с окружающими. Все они  были  из  разных
сепов и селений. В одной группе, с  которой  они  часто  встречались,  ему
особенно нравился, как и он, коренник - ведущий на канате салазок -  Нахт.
Это был мужчина лет двадцати восьми, высокий крепкого сложения, с  быстрым
взглядом угрюмых глаз. Группа тянула салазки молча,  прислушиваясь  к  его
редкой команде. Руабен часто помогал ему с товарищами на подъеме, хотя это
было мучительно тяжело после того, как поднята своя глыба. Но помощь  была
взаимной, и никто не возражал.
     В поселке их хижины  находились  поблизости,  и  они  перебрасывались
приветствиями и иногда просто говорили по душам, вспоминали прежнюю жизнь.
Однажды Нахт расхохотался, и Руабен, пораженный, молча смотрел на  него  и
не узнавал, так изменилось его лицо.
     - Ты думаешь, я всегда такой угрюмый, как голодная гиена? Эх, друг! В
этой распроклятой жизни люди  так  меняются,  что  родные  не  узнают  при
встрече. Уж не воображаешь ли ты, что у тебя на лице все время радость?
     Руабен невольно улыбнулся.
     - Наверное, у тебя характер помягче, я же злее тебя. Да ты  временами
думаешь: Осирису было бы больше  по  душе,  если  бы  Ахет  Хуфу  поменьше
угнетала людей. Зачем живому  богу  такая  гора?  Строили  же  его  предки
поменьше, пониже и попроще.
     Руабен опасливо оглянулся:
     - Не наше это дело - говорить о живом боге.
     - Зато наше дело ломать спину и падать от голода. Умный ты мужчина  и
мастер на все руки, а этого недодумаешь.
     - А если и додумаю, что из того? Ты додумал, но идешь в такой же муке
на гору, как и те, кто недодумал, - с досадой ответил Руабен.
     - И это верно, - с горечью согласился Нахт.
     Проходили дни, и где-то иногда  в  сознании  теплилась  надежда,  что
пройдут эти безрадостные времена и  они  вернутся  домой.  Но  пришла  еще
неприятность, которая была в их положении особым  злом.  Жесткие  ячменные
лепешки, составляющие основную еду в их  убогом  рационе,  с  каждым  днем
становились тоньше и меньше. Чеснок, лук  или  редька  не  могли  насытить
мужчин, выполняющих нечеловеческую работу.
     В один из таких дней, когда рабочие, пошатываясь, спускались  тихо  с
салазками, Руабена поразил непривычный яркий блеск внизу, под навесом.  Он
смутно догадался, что,  вероятно,  сам  царь  любовался  на  свою  любимую
пирамиду, и блеск исходил от его носилок, украшенных листовым золотом.
     Вместе с царем там стоял и чати. Хемиун за многие годы  видел  всяких
строительных рабочих, но теперь он внимательно смотрел на  их  движение  и
хмурился все больше. Группа их нестройно двигалась по насыпи.
     - Почему они такие худые? Особых причин на это нет,  распоряжений  об
уменьшении норм зерна не  было,  питание  должно  быть  обычным,  -  вслух
высказал свое беспокойство Хемиун.
     Он отошел от царя и приказал позвать к себе начальника припирамидного
поселения. Тот подошел встревоженный.
     - Почему они у тебя такие костлявые?
     - Начальник Дома пищи говорит, что убавили норму ячменя.
     - Ты не думаешь, что они упадут и некому будет работать?
     Начальник молчал, бледнея под взглядом Хемиуна.
     - Тебе надо было заняться этим вопросом и выяснить  точно,  сокращены
ли дневные нормы?
     Хемиун не стал продолжать разговора, сумрачный, уселся в свои носилки
и направился вслед за царем.
     "Завтра наведем в этом деле порядок", - с досадой думал он. Однако он
не предвидел, что события развернутся быстрее, чем он мог предполагать.
     На следующий день во  время  обеда  в  поселке  при  пирамиде  все  с
возмущением  обнаружили,  что  лепешки  по  сравнению  с  прежней   нормой
убавились наполовину.
     Худые, озлобленные, вечно голодные перевозчики и  каменотесы,  раньше
такие молчаливые, теперь прорвались в полный голос:
     - Нас совсем решили уморить! - кричали одни.
     - Работаем, как быки, а кормят хуже собак... - возмущались другие.
     - Скоро совсем не будут давать еды. Один чеснок да редька!
     - Собак кормят лучше, чем нас!
     - Братья! - вдруг раздался сильный  голос  Нахта.  -  Наши  глыбы  не
увезет и пара быков, мы же  должны  поднимать  их  на  огромную  гору.  Но
хороший хозяин заботится о своих быках, когда пашет на них. Он бережет  их
и хорошо кормит, если они на тяжелой работе. Кто у нас хозяин?  Зачем  нас
пригнали сюда? Зачем оторвали от родных,  от  детей?  -  слышался  гневный