Но чаще, чем отголоски смерти, до него доносились голоса  новорожденных,
и тогда, смотря по настроению, он говорил себе: "Вот еще  один  труженик
для рабочих батальонов" или:  "Геслинг  может  смеяться,  одним  глупцом
больше стало".
   Ибо рабочий Бальрих понимал, что при данном положении  вещей  главный
директор Геслинг является как бы центром жизни всего поселка, ее  высшей
целью, ради него - все эти усилия,  волнения,  страдания.  И  не  только
фабрика - весь город работает на  богача  и  существует  только  по  его
милости. Все в стране вращается вокруг него и ему  подобных.  Ради  него
существует и войско, и, говоря по правде, даже  король  только  шут  при
нем. Он, Геслинг, содержит этого шута, а сам  все  продолжает  богатеть.
"Да, у нас все решают деньги", - думал Бальрих...
   "Если бы все решали деньги, - размышлял  между  тем,  стоя  у  своего
окна, учитель Клинкорум, - то этот Геслинг по праву столкнул бы меня  на
ту  последнюю  ступеньку  общественной  лестницы,  где   влачат   жалкое
существование его наемные рабы, в то время как сам он..."
   Сам он поселился за лесом.  На  зеленом  холме,  над  застроенной  им
долиной, над ее нищетой и грязью, но  огражденный  от  этого  зрелища  и
зловония густой чащей деревьев. Там, на залитой солнцем  и  утопающей  в
ярких цветах роскошной вилле "Вершина", в кругу спесивой семьи, беспечно
обитает великий собственник и виновник всей этой социальной гнусности  -
эксплуататор! Эксплуататор!
   Обличающее  слово  было  произнесено   двумя   друзьями   Клинкорума,
вошедшими  в  его  кабинет,  -  доктором  Гейтейфелем  и   консисторским
советником  Циллихом. Оба они повторили это  слово.  Да,  чем
человек  образованнее,  рассуждали  они,  тем  сильнее  развито  в   нем
социальное сознание и чувствительность к обидам, которые наносит капитал
с его вызывающей и разнузданной роскошью; ибо эта роскошь или существует
рядом  с  удручающей  нищетой,  или,   подобно   гоночным   автомобилям,
безучастно проносится под рев клаксонов мимо  обездоленных  и  их  нищих
лачуг.
   Сестра рабочего Бальриха, жившая над ним, получила такую пощечину  от
своего мужа Динкля, что Бальрих услышал ее звук в своей  комнате;  Малли
тут же отшлепала детей. Когда все вдоволь наорались,  а  соседи  всласть
нахохотались по случаю скандала, Малли, все еще  продолжая  всхлипывать,
забормотала вечернюю  молитву.  Карл  Бальрих  снова  вернулся  к  своим
мыслям: "Все решают  деньги".  Но  вот  внизу  Гербесдерфер  заиграл  на
гармони, и Бальрих понял, что думать он не в силах. Трудно разобраться в
том, что происходит в мире, постичь связь его явлений и  управляющие  им
законы. Ораторы на собраниях говорят как-то уже слишком  туманно.  Чтобы
понять их по-настоящему, а не поддаваясь  лишь  чувству  ненависти,  нам
надо самим пробиться  к  тем  знаниям,  к  которым  большинство  из  них
приобщилось чуть не с колыбели. А  как  и  где  теперь  набраться  такой
учености?
   Гости, сидевшие в кабинете Клинкорума, брюзжали: это он  не  позволил
подвести к Гаузенфельду электрическую железную дорогу. Он боится общения
внешнего мира  с  его  долиной  скорби,  не  желает,  чтобы  посторонние
заглядывали в нее. Своим рабочим он запрещает частые отлучки в город, не
хочет, чтобы они посещали товарищей и собрания. А по воскресеньям  пусть
сидят в его кабаке. Пусть размножаются,  как  в  гетто,  чтобы  ни  одна
крупица их уменья и труда не досталась никому, кроме него. А последствия
можете себе представить!
   - Что касается меня, - сказал учитель, - то мне доподлинно  известно,
что число физических увечий в Гаузенфельде на много процентов  превышает
обычные нормы. И не удивляйтесь, друзья, если  в  одно  прекрасное  утро
меня, Клинкорума, найдут в  луже  крови!  Не  будь  я  столь  убежденным
сторонником тишины и порядка,  я  бы  уже  давно  нашел  способ  вызвать
негодование общественности.
   За новой бутылкой  вина  ученые  мужи  подняли  даже  вопрос  о  том,
действительно ли счастье человека со средним достатком, но  стоящего  на
определенном духовном уровне так уж зависит от прочности  и  нерушимости
существующего порядка вещей... А  когда  бутылка  опустела,  собеседники
начали   предрекать   уже   самое   страшное   -   катастрофу   и   даже
светопреставление.
   - Я вижу! - вдохновенно воскликнул Клинкорум. - Я вижу, как  восстает
некто, кто отомстит за меня! - и при  этом  уселся  поудобнее  в  уголке
дивана.
   А в это время на той стороне улицы, в комнате,  обращенной  окном  во
двор, рабочий Бальрих пожелал спокойной ночи двум своим младшим братьям;
он еще постоял у окна, прежде чем закрыть его, ветер бил ему в лицо,  на
широком лбу резко чернели сросшиеся брови. Сжав кулаки, вздернув  плечи,
словно поднимая непосильный груз,  он  продолжал  мучительно  думать,  и
казалось, ворочая какие-то глыбы, пытается нащупать в темноте  очертания
своей судьбы: какая же она, куда она приведет его, сплетенная с судьбами
других людей? Будущее представлялось ему печальным и сумрачным, как  это
унылое поле, которое расстилается перед ним, завершаясь кладбищем. Между
собой  и  кладбищем  он  не  видел  ничего,  кроме  несправедливости   и
ненависти.
   Когда ученые мужи в кабинете Клинкорума  начали  прощаться,  разговор
вдруг принял неожиданный оборот. Конечно, богачам нельзя отказать в том,
что они приносят обществу неизмеримую пользу. Они  поддерживают  престиж
нашей страны за рубежом, обеспечивают  нашу  боевую  мощь,  способствуют
расширению наших границ.  Да  ведь  и  не  все  капиталисты  такие,  как
Геслинг! А сам Геслинг? Разве не  следует  отдать  должное  его  деловым
способностям?  Весь  Нетциг  извлекает  из  них  пользу.   Те   немногие
гаузенфельдские акции, которые он оставил в чужих  руках,  при  блестяще
проведенной им операции, сделавшей его главным директором предприятия, -
теперь эти акции редчайшая ценность, они переходят по наследству от отца
к сыну. У  каждого  из  трех  собеседников  было  основание  заподозрить
остальных в том, что у них есть по нескольку этих акций, но так  как  ни
один не заикнулся об этом, то не  выдал  себя  и  Клинкорум.  И,  только
прощаясь, каждый как бы мимоходом спросил:
   - Кстати, а как они сейчас котируются?
   Ненависть! Она переполняла сердце Бальриха. С нею ложишься  и  с  нею
встаешь. В шестом часу, подняв воротник, бежишь на  фабрику  по  серому,
словно озябшему шоссе, и сотни людей молча спешат вместе с тобой.  Топот
спереди, топот сзади, топот  в  тебе  самом,  однообразный,  точно  стук
машин. Все обречены  терпеть  несправедливость,  всех  душит  ненависть,
неотступная, привычная, как спертый воздух, как грохот в цеху. И кто  же
в конце концов наш злейший  враг?  Геслинг,  для  которого,  надрываясь,