вокруг Лени покоробила его.
   Старик испуганно заморгал.  Из  страха  перед  племянником  он  решил
плюнуть на всякую осторожность.
   - Да разве я мог... тогда предвидеть, - начал он.  -  Представь,  что
есть у тебя старинный друг, боевой товарищ, с  которым  ты  делишь  все:
твой матрац - его матрац, твоя вошь -  его  вошь,  и  даже  наши  жалкие
пфенниги лежат в одной копилке. Порой в ней бывали впрочем, и талеры.  И
вот когда один из друзей надумал обосноваться в одном городке,  заняться
своим ремеслом и стать мастером, другой, уезжая, до  своего  возвращения
оставляет ему свои талеры.
   - И это был ты?
   - Видит бог, я.
   - Кому ты оставил талеры - старому Геслингу?
   - А тому, кто их хапнул. Понял? - шепотом сказал Геллерт.
   Бальрих пожал плечами.
   - Интересно, целы они были бы у тебя сейчас?
   Тут старик, вспылив, ухватился за край стола и завопил фистулой:
   - Не талеры были бы у меня нынче, а моя доля доходов, вот что!
   Едва эти слова вырвались у Геллерта, как он испуганным  взором  обвел
всех присутствующих. Но среди шума и разговоров  никто  его  не  слышал.
Бальрих сердито отвернулся. Нужда была допытываться, старик несет  явный
вздор!
   - Выходит, Геслинг на твои три-четыре талера построил фабрику?
   - Не четыре, а четыреста минус четыре, - зашипел Геллерт. - Да, да! И
все это я получил от жены одного мастера, у которой малярничал... можешь
сам догадаться, за что получил... Малярной кистью я бы, конечно, столько
не заработал!
   - Бесчестные деньги, - сказал Бальрих. А старик заблеял:
   - Попробовала бы она их не дать, узнала бы, почем фунт лиха!
   - И Геслинг знал об этом?
   - А то нет!
   - Тоже негодяй!
   Геллерт насупился и заметил с укором:
   - Он-то тут ни при чем. Старик Геслинг был даже  строгого  поведения.
Он сам обозвал меня тогда негодяем.
   - Дал он тебе хоть расписку?
   - Я и не требовал.
   Бальрих вытянул шею и, посмотрев прямо в глаза старика, сказал:
   - Ну, хватит с меня твоих небылиц.
   Геллерт заплакал.
   - Да ведь все это так и было, - всхлипывал он, - а ты думаешь, я лгу!
   Он стал толкать в бок Динкля и Гербесдерфера, пока те не  повернулись
к нему.
   - Расписки между  старыми  друзьями,  между  боевыми  товарищами?  Вы
слышали что-нибудь подобное?
   Но так как те не понимали, о чем речь, он снова выложил всю  историю,
клянясь, что этот долг не уплачен ему и поныне. Почему же он до сих  пор
не потребовал обратно свои деньги? Да очень просто: когда он  много  лет
спустя вернулся домой, от его денег уже не осталось и пфеннига.  Вернее,
они были вложены в дело.
   - Вложены в дело? И ты это можешь доказать?
   - Еще бы! Пришел я как-то к старику Геслингу в контору, - это было  в
Гаузенфельде, - он взял меня за руку и все тогда тщательно подсчитал.
   Бальрих недоверчиво уставился на дядю.
   - Гаузенфельд никогда не принадлежал старику Геслингу.  Его  бумажная
фабрика была на Мейзештрассе.
   Геллерт рассвирепел.
   - Не знаю - на Мейзештрассе или в Гаузенфельде, но я как сейчас  вижу
его за конторкой у окна,  он  почесывает  затылок  и  считает,  а  потом
говорит, чтобы я повременил немного, скоро-де и я  начну  получать  свою
долю прибыли.
   - Ты видишь его перед собой - допустим! Ну а других  доказательств  у
тебя нет?
   - На конторке у него лежало пресс-папье в виде  головы  лошади.  -  И
давно это было?
   - Ровно сорок лет назад! - воскликнул Геллерт.
   - Срок порядочный, - заметил Динкль, - за это время, пожалуй,  голова
лошади уже научилась говорить и может быть твоим свидетелем.
   И Динкль так расхохотался, что все обернулись  к  нему.  Он  уже  был
готов повторить свою шутку, но Бальрих шепотом приказал ему замолчать.
   Старик  Геллерт  снова  замкнулся  в  себе,  и  когда  он  уходил  из
закусочной, беспокоился лишь об одном - как бы кто еще  не  проведал  об
этой забытой истории, особенно бабье.  Правда,  Динкль  решил,  что  она
чересчур забавна, ну просто нельзя не разболтать. "Дядя Геллерт  -  нет!
подумать только! - совладелец Гаузенфельда, компаньон Геслинга!  Главный
директор - дядя Геллерт!" - визгливо выкрикивал он, приплясывая на одной
ноге, между тем как старик с  налитыми  кровью  глазами  стоял  рядом  и
смотрел  на  него  молящим  собачьим  взглядом.  Но  Бальрих  решительно
потребовал: больше ни слова об этом. Что же - Динкль  хочет  пустить  по
миру старика, который работал на фабрике маляром и имеет хоть жалкий, но
кусок хлеба?
   Однако Динкль тут же заявил, что если дядюшку Геллерта уволят, то он,
Динкль, тоже бросит работу, и тогда пусть все бастуют!
   Отныне где бы старик ни попался  ему  на  глаза,  Динкль  не  упускал
случая украдкой ткнуть его в бок.
   - Ну, скоро мы, наконец, получим свои дивиденды? -  спрашивал  он,  а
Геллерт при этом, как вор, озирался по сторонам.
   И вот однажды, когда в одном из закоулков огромного фабричного  двора
маляр перед началом смены подготовлял свои кисти, сам Бальрих ткнул  его
в бок и шепотом спросил: "Ты, верно, не торопишься с  расчетом?"  Старик
вздрогнул от испуга, нырнул в толпу рабочих, выходивших в это  время  из
ворот фабрики, и затерялся в ней. В эту минуту Бальрих впервые поверил в
то, что Геллерт говорит правду, что история с деньгами не вранье.
   Трудно было в это поверить - и все же он каждую ночь думал  теперь  о
старике и его истории. И не в первую ночь у  него  возникли  подозрения,
что старик говорил правду, нет, они овладевали им  исподволь,  все  чаще
лишая сна и терзая в часы бессонницы. Теперь, когда Бальрих  убедился  в
правоте старика, он, вместо того, чтобы ходить следом за своей девушкой,
всюду высматривал Геллерта, а тот от  него  прятался.  Только  один  раз
Бальрих встретился с ним у Динклей, и то случайно. Подвыпивший старик на