Адвокат подошел к нему совсем близко.
   - Так это все-таки вы? - сказал он. - Сегодня я не раз о  вас  думал.
Вы ведь убеждены, что и ваше место не там, где вы живете...
   После паузы он добавил:
   - Вы считаете, что должны жить на вилле "Вершина"?
   - Я требую того, что мне принадлежит по праву.
   - По праву? Ну, разумеется! Пойдемте же. - И  на  ходу  продолжал:  -
Допускаю, что ни у одного из нас нет никаких прав  и  что  все  в  нашей
жизни игра случая. И то,  что  я  не  освобождаю  своего  места,  -  это
трусость, гадкая трусость. Что ж, и вы хотите стать таким трусом?  -  Он
взял Бальриха под руку и оперся на нее. Голос его звучал взволнованно: -
Вы молодой рабочий, перед вами вся жизнь. Такие, как  вы,  могут  далеко
пойти. Я человек конченный. А ведь я мог бы предотвратить немало зла  и,
как знать, быть может, помешать гибели многих. Но настает минута,  когда
даже такая тряпка, как я, черствеет.  Вы  поняли  меня?  -  спросил  он,
остановившись.
   Бальрих понимал лишь одно. Перед ним стоит человек, потерявший всякую
власть над собой, и под покровом темноты высказывает  чувства  и  мысли,
касающиеся только его одного. "Да, жалкий  тип!"  -  подумал  Бальрих  и
высвободил свою руку.
   - То, чего я хочу, вам ровно ничего не будет стоить, - сказал Бальрих
жестко. - Выдайте мне это давнишнее  письмо,  где  сказано,  что  деньги
старого Геслинга принадлежали моему дяде, и засвидетельствуйте его.
   Бук колебался  только  мгновение,  затем  с  обычной  флегматичностью
ответил:
   - Что ж, хорошо. Тогда пойдемте.
   Бук зашагал вперед, Бальрих следовал за  ним,  чувствуя,  как  бешено
колотится сердце в груди; он боялся, что у него  не  хватит  сил  дойти.
Значит, это правда? И письмо действительно  у  Бука?  И  он  так  просто
отдаст его? Что это - безумие? Или ловушка?
   Он уже не слышал, что говорит Бук. И только, когда  адвокат  окликнул
его: "Куда вы бежите?" - обернулся. Они были у самой виллы. Перед ними -
темная садовая аллея, и он слышит шепот Бука:
   - Держитесь за меня. Я промолчу, чтобы не зажигали  свет.  Так  будет
лучше для нас обоих.
   Бук обогнул дом, провел его мимо множества неосвещенных окон. И когда
свет,  наконец,  вспыхнул,  Бальрих  увидел  себя  в  просторном   зале,
обтянутом золотистым шелком, на стенах висели светлые картины. Бук исчез
в соседней комнате; она была  красно-золотая  и  полным-полна  книг.  Он
тотчас же вернулся.
   - Вот! Убедитесь! - сказал он и протянул Бальриху письмо.
   И пока Бальрих доставал его из конверта, разворачивал  и  читал,  Бук
принес коробку сигар и так же спокойно продолжал:
   - Если письмо не сгорело вместе с другими  документами,  не  думайте,
что это случайность. Я пересмотрел весь архив моего отца и оставил  себе
именно это письмо. Ваш дядя пропал или погиб. Но ведь вы, его наследник,
должны же когда-нибудь явиться, думал я, и потребовать... Что с вами?  -
спросил он, взглянув на Бальриха, ибо лоб юноши внезапно побагровел,  он
словно одержимый  обвел  взором  всю  эту  невиданную  роскошь  и  вдруг
расхохотался безумным смехом.
   - Все это мое, - сказал он.
   Бук медленно опустился в кресло.
   - Вы преувеличиваете. Процесс обойдется вам слишком дорого.
   Бальрих так сдвинул брови, что глаза под ними стали  казаться  черной
черточкой.  Мертвенная  бледность  разлилась  по  лицу,  он  боролся   с
искушением наброситься на этого человека.
   - Главное уже решено, - сказал  Бук.  -  Выпейте,  -  и  налил  рюмку
ликеру. - И вот вам сигара.
   - Не хочу, - сказал рабочий. - Вы мой враг.
   Бук покачал головой:
   - Очень жаль, если вы так думаете. Это затруднит наше дело. Вы  могли
заметить хотя бы то, что я и сам не прочь проучить Геслинга. Напрасно  я
стал бы убеждать вас, что только во имя святой  справедливости  сохранил
это письмо. Лично для себя я жду от него  наилучших  результатов.  Пусть
Геслинг поймет хотя бы в теории, что все его  благополучие  основано  на
хищении, а его право - на грабеже.
   Глаза адвоката заблестели, он приподнялся в кресле.
   - Еще рюмку! - предложил Бук и выпил сам.
   Бальрих подумал: "Совсем как дядя Геллерт. Такое же ничтожество. Нет,
надо действовать самому".
   - Однако, - опять заговорил Бук, я не создан для роли мученика, иначе
я не сидел бы в этом кресле. - И с презрительной улыбкой  добавил:  -  К
сожалению, я не могу прикончить его, не прикончив заодно и себя. Поэтому
- все в меру.
   - Это только вы так думаете, - отрезал Бальрих.
   -  Нет.  И  вы  должны  это  признать.  Ваше  дело  требует   крайней
осторожности. Мирным путем, иначе говоря - с помощью  любой  угрозы,  не
таящей в себе смертельной опасности, можно будет добиться хотя бы уплаты
процентов с вложенного капитала,  если  не  тантьем  .  Это,
конечно, не так много, но не будем умалять сил противника. Даже если  он
и заплатит, то никогда не признает подлинность письма.
   - Но ведь есть суд, - возразил Бальрих.
   Бук пожал плечами:
   - И вы рискнете передать это дело на решение  суда?  Вы  как  рабочий
должны знать, что в голове буржуазного судьи не может быть даже и  мысли
о том, чтобы бедняк  мог  предъявить  неоспоримый  документ,  с  помощью
которого богач будет выброшен из своего поместья.
   - А если этот подлинный  документ  все-таки  существует?  -  возразил
Бальрих, не скрывая своего раздражения.
   - Подлинностью этого документа, - заявил Бук, -  заинтересовались  бы
многие и даже среди моих коллег. Однако никто не возьмется за это  дело,
не обеспечив себя крупным авансом. Я лично, в моем положении, не  взялся
бы вести такое дело. Я не создан для роли мученика.
   Бальрих  слушал,  вникал,  и  чем  яснее  были  слова  Бука,  тем  он
становился неувереннее. Трудно было допустить, что этот господин  -  тот
самый человек, который еще так недавно  в  темноте  потерял  власть  над
собой. И вот он сидит в залитом светом зале, он здесь в привычном мире и
чувствует себя спокойно и уверенно. А для Бальриха этот мир  -  дремучий
лес, полный засад и ловушек. "Ату его!" - казалось, кричат оттуда.
   - А что бы вы сделали на моем месте? - спросил он, упав духом.