имеет на то полное право - и Тильда тоже.
   - Коли человек спятил, надо же узнать, в чем дело.
   Свидетельницы этой сцены согласились с ней. Конечно, она имеет право.
Только это все же дело семьи.
   - Динкль должен навести порядок...
   - Ладно, - сказал Бальрих, - мы пойдем к Динклю. Я и  Тильда.  А  вас
это не касается.
   Женщины притихли, только Польстерша никак не унималась. Бальриху было
стыдно перед Гансом. Да, видно, объяснения с семьей не миновать. Но  для
этого необходим и Геллерт.
   - Ганс, - решительно сказал он. - Я сделал за тебя твой  урок,  а  ты
сейчас же раздобудь мне старика Геллерта.
   Ганс стрелой вылетел из  комнаты.  Бальрих,  Тильда  и  Польстерша  в
глубоком молчании пустились в путь по бесконечным темным лестницам,  без
ковровых дорожек, по коридорам с сотнями дверей, унылым, как в больнице,
с окнами без занавесей, за которыми стоял хмурый зимний  рассвет,  такой
же безрадостный, как жизнь бедняков. "Вот она,  наша  участь",  -  думал
Бальрих, которого оторвали от учебника греческого языка.
   Дойдя до площадки, где  жили  Динкли,  он  увидел  открытую  дверь  и
выбежавшую из комнаты Малли.
   - Нет, я все брошу! Не могу я так жить!  -  визжала  она  и  чуть  не
сшибла с  ног  Польстершу,  которая  тоже  взвизгнула.  Бальрих  пытался
задержать Малли, но она вырывалась изо всех сил  и  продолжала  кричать,
что все бросит. Когда она,  наконец,  замолчала,  из  комнаты  донеслась
ругань Динкля и детский рев.
   - Почему ты держишь меня? - всхлипывала  Малли.  Бальрих  показал  на
окно, за которым серело тусклое утро.
   - Броситься в окно и то лучше! - стонала она. Тогда Бальрих спросил:
   - Динкль обижает тебя? - И в голосе его прозвучала угроза.
   Но она схватила брата за руку и умоляюще заговорила:
   - Динкль не виноват! И дети тоже, хотя они и замучили меня.
   - Тогда пойдем, так продолжаться не может. - И он повел ее домой.
   Динкль шлепал ребенка. На полу посреди комнаты стоял грязный таз  для
умывания.
   - Вот так начинается  день,  -  сказал  Динкль.  И  когда  на  минуту
наступила тишина, послышалось блаженное чмоканье ребенка, который,  лежа
на комоде, шевелил ручонками.
   Малли вынесла умывальный таз, затем с  помощью  Польстерши  принялась
одевать и причесывать детей. Динкль, будучи не в духе после этой  сцены,
сердито напустился на шурина.
   - А-а, господин Бальрих? Наконец-то удостоили нас своим присутствием.
Скажите, какой скрытный? Разбогатели,  да?  Зарабатываете  денежки,  как
Яунер?
   Бальрих чуть не вспылил, но сдержался.
   - Скоро ты сам поймешь, Динкль, какой ты дуралей.
   - А ты, - вскипел Динкль, - зубришь латынь,  как  буржуй.  Поэтому  и
Тильду не знаю до чего довел, негодяй. - И он указал на Тильду,  которая
стояла тут же, закрыв лицо передником.  -  Дядя  Геллерт  рассказал  нам
кое-что про тебя.
   - Вот пусть он и скажет это вам, - громко заявил Бальрих, обращаясь к
старику маляру, стоявшему в дверях.
   Тот хотел было тут  же  повернуть  назад,  но  Ганс  втолкнул  его  в
комнату. Затем барчук  повел  носом,  но  в  комнате  пахло  только  что
вставшими с постели людьми, а не той, кого  искал  его  взгляд.  Все  же
Лени, наконец, вышла из своей конуры.  И  Ганс  Бук,  расталкивая  всех,
устремился к ней.
   Старик Геллерт сделал вид, что знать ничего не знает;  он  прикинулся
глухим.  Но  вдруг  рассвирепел  и  со  всей  яростью  неопохмелившегося
пропойцы заорал:
   - Довольно молчать! Этот жулик обманывает меня! - Но так как  Бальрих
хранил спокойствие, старик стал всех  призывать  в  свидетели.  -  Пусть
сознается сейчас же,  он  стоит  перед  своим  судьей!  Намекал  я  тебе
когда-нибудь  на  одно  старое  письмо,  где  сказано,  что  Гаузенфельд
принадлежит мне?
   Бальрих загадочно усмехнулся.
   - Слушай, - сказал он, - я даже раздобыл это письмо,  но  в  нем  нет
ничего того, о чем ты говоришь.
   Тут старик затрясся. Руки и ноги заходили у  него  ходуном,  он  стал
кричать, что Бальрих продал письмо, а денежки прикарманил.
   - Я подстерегаю его, а он увиливает или отделывается пустыми словами.
   - Потому, что об этом  деле  говорить  не  так  просто,  -  отозвался
Бальрих. - А письмо - вот оно. - И он протянул старику листок.
   Все тотчас принялись читать: и Динкль, державший письмо перед  собой,
и Геллерт, который тянул его к себе, и  Малли  с  грудным  младенцем  на
руках, и Тильда, утиравшая слезы, и  Польстерша,  шевелившая  губами,  и
самый старший из детей - он примостился  на  стуле  возле  них.  Тут  же
стояли, вытягивая шею, и остальные ребята, удивленные вдруг  наступившей
тишиной. Вошли на цыпочках оба младших брата Бальриха,  следом  за  ними
прибрел старик Динкль с жестяной кружкой, в которую ему  наливали  кофе.
Они тоже примкнули к группе, читающей письмо.
   Один Бальрих слышал шепот и тихую возню  за  перегородкой.  Это  Лени
выталкивала Ганса.
   Динкль, дочитав, спросил:
   - А нам-то что до этого письма?
   - Оно всем нам принесет богатство, - ответил Бальрих.
   Тогда они еще раз  прочитали  письмо,  неподвижные,  в  торжественном
молчании.
   Геллерт первый нарушил его.
   - Коли он продал мои права, что же делать мне, старику?
   - Да, ты стар, - согласился Бальрих твердо и снисходительно, -  и  ты
беззащитен, и все вы беззащитны. Поэтому я взялся за это дело. Взялся за
ученье и буду учиться, покуда не изучу право. Тогда я добьюсь своего.
   Так стоял он среди них, и бледный свет  раннего  утра  падал  на  это
широкое лицо; все смотрели на него молча, стараясь понять  происходящее.
Вдруг Геллерт опять завопил:
   - А какой прок мне от твоего ученья! Я  стар,  и  мне  нужны  деньги.
Сейчас же выкладывай мои денежки - и все тут!
   Но Динкль приказал ему замолчать. Потом перевел дыхание и обратился к
Бальриху:
   - Много может пройти времени, пока мы добьемся своих прав. Кто знает,