- А вам это обязательно надо знать? - спросил Бальрих.
   - Мне ничего не  надо  знать,  -  наставительно  ответил  старший.  -
Одиночка ничего не знает и ничего не может,  хотя  бы  у  него  была  на
плечах, как у меня, голова вечно юного энтузиаста. Но и великое и  малое
совершается по непреложным научным законам, на  которые  опирается  наша
партия.
   - Опирается, - повторил Бальрих.
   - Все идет своим историческим путем, - снова подтвердил  многоопытный
политик. - Делать ничего не надо. Капитализм сам себя изживает.
   - На наших спинах, - заметил Бальрих.
   - А когда он изживет себя, мы будем его наследниками.
   - Мы должны на деле доказать свое право быть ими, - сказал Бальрих  с
нажимом.
   - И как же вы это намерены сделать?
   Бальрих посмотрел на него, подметил его злобный взгляд и растерянное,
настороженное лицо.
   - Вас это интересует? - спросил рабочий.
   - В  моей  искренности,  товарищ,  вы  надеюсь,  не  сомневаетесь,  -
отозвался Фишер.
   - Нет, товарищ. - В голосе Бальриха звучала холодная ярость.
   Член рейхстага струсил.
   - Только без насилия, - торопливо  пробормотал  он.  -  Забастовки  и
прочие насильственные меры прежде всего бьют  по  нам  самим.  При  этом
Фишер подумал о своих гаузенфельдских акциях.
   Рабочий, раскусив своего спутника, уже не слушал  его  жалкий  лепет;
казалось, он говорил самому себе:
   "Мы должны дерзать и должны верить в себя и в других. Ведь  и  у  нас
есть душа! Мы знаем, что такое добро, мы всё же - люди.  Одним  этим  мы
уже сильнее денег".
   Старый  политикан  искоса  поглядел  на  него,  насмешливо   прищурив
желтоватые глаза. Потом вздохнул - в нем возникли смутные воспоминания о
былой юношеской роскоши чувств. Да, ему тогда казалось, что  не  у  него
одного, а у всех те же чувства... Вздор, конечно, но все же  верилось...
Так шел он довольно долго,  пристыженный,  занятый  неясными  мыслями  о
своей отживающей партии и о бесплодно прожитой жизни.
   Затем он похлопал молодого человека по плечу и предрек, что,  вопреки
всему, тот сделает блестящую карьеру. Но, к изумлению депутата,  Бальрих
оттолкнул его руку и даже  прикрикнул  на  него.  Рабочему  стало  вдруг
мучительно стыдно. "Я, кажется, уже слишком начитался книг. Слушаю этого
болтуна и сам разглагольствую, точно какой-нибудь буржуй".
   - Какое вам дело, - воскликнул  он,  -  до  моих  планов!  Вы  только
шпионите здесь! Так знайте же, что у нас на уме! - И  в  приливе  ярости
добавил: -  Все  отдаст  нам  эта  банда,  а  потом  каждый  пусть  хоть
собственной бритвой...
   Бальрих  оглянулся,  но   депутат   исчез...   Опомнившись,   рабочий
направился к фабрике.
   Там  уже  было  известно  о  предстоящем   обследовании   предприятия
санитарной полицией. Многие надеялись, что у  Геслинга  будут  по  этому
случаю неприятности, и радовались заранее. Действительно, несколько дней
спустя,  поутру,  прибыл  медицинский   советник   и   начался   осмотр.
Оборудованием фабрики он не мог нахвалиться, а умывальниками  был  более
чем восхищен.
   - Старшему инспектору господину... простите, как...
   - Моя фамилия Ваксмут, господин медицинский советник.
   Старшему  инспектору  Ваксмуту  было   поручено   передать   живейшую
признательность господину  главному  директору,  который,  к  сожалению,
сейчас занят. Тогда те рабочие, которые были уже  готовы  торжествовать,
уныло переглянулись. Они сразу догадались, в чем дело. Этот чиновник  от
медицины был  заранее  готов  хвалить  умывальники.  И  Наполеон  Фишер,
который кичится тем, что комиссия -  его  заслуга,  тоже  приложил  сюда
руку.  Умывальниками,  которым   так   обрадовались   рабочие,   хозяева
воспользовались, чтобы отделаться от их требований.
   После обследования фабрики дошел  черед  и  до  людей.  Ведомственное
лицо, мужчина исполинского сложения,  проследовал  вдоль  рядов  рабочих
подобно гигантской  статуе  некоего  доблестного  полководца.  Порой  он
останавливался и, подбоченясь,  расспрашивал  кого-нибудь  из  них.  Тем
надлежало перечислить все перенесенные  ими  болезни,  причем  советник,
казалось, был убежден, что каждый от него что-то  утаивает.  Впрочем,  в
некоторых случаях  он  мог  казаться  даже  приветливым  и  общительным,
например, когда дело дошло до Яунера. Зато Гербесдерфер, стоявший  рядом
с Бальрихом, внушал ему явное недоверие.
   - Снять бинт! - приказал он и, взглянув на его палец,  снова  властно
бросил: - Фамилия?
   Старший инспектор назвал фамилию, после чего  медицинскому  советнику
как будто все стало ясно.
   - Ну, конечно, мы облепили палец глиной. Народный метод лечения. А  в
случае заражения - кто оплатит операцию? Знахарь, что ли? И  расходы  на
похороны он тоже возьмет на себя? - Обратившись к  старшему  инспектору,
он пробурчал: - Господин, господин...
   - Ваксмут.
   -  Ваксмут.  Покруче   с   ними,   господин   Ваксмут,   прошу   вас,
придерживайтесь этого золотого правила. Ведь наш  человеческий  материал
застрахован  вдоль  и  поперек,  он   не   может   гибнуть   когда   ему
заблагорассудится.
   Медицинский советник хотел было уже  проследовать  дальше,  но  вдруг
повернулся, как на шарнире.
   - Какой у того вон рабочего пристальный взгляд... Вы не заметили?
   - Он хороший рабочий, -  ответил  старший  инспектор  с  удивительным
простодушием.
   - И вам о нем не известно ничего особенного?
   - Он учится.
   Тогда медицинский советник кивнул с мрачным удовлетворением:
   - Ага! Теперь вы сами убедились, что от моего пытливого  взора  ничто
не ускользнет. - И обратился к рабочему: - Эй, вы, как вас зовут?
   Бальрих неторопливо смерил его взглядом.  Затем,  нажимая  на  каждое
слово, ответил:
   - Меня зовут... господин... Бальрих.
   - Так, так. Еще чище.
   Тут советник  подбоченился  и  уперся  ногами  в  пол,  казалось,  не
собираясь уходить.