образования, чтобы мы оставались рабами. Придет время,  когда  работники
физического труда - все люди будут уже с детства приобщаться к культуре.
Тогда и у фабричного станка и  за  письменным  столом  человек  будет  в
несколько часов создавать то, на что сейчас нужны долгие годы.
   - Наука будет доступна всем, - подхватил Бук с удовлетворением.  -  А
нынче она только для избранных.
   - Как и деньги, - заметил Бальрих.
   - Что же, в будущем все будут получать одинаковую оплату? - осторожно
осведомился Бук.
   Бальрих вспыхнул.
   - Едва ли, но каждый получит свою долю прибыли.
   - Однако она может оказаться и его долей убытка, - подчеркнул Бук.
   Но Бальриха трудно было сбить.
   - Нет. Убытки понесет предприятие. Ведь  оно  будет  принадлежать  не
нам, рабочим, а самому себе.
   - Это вы сами придумали? - спросил Бук с необычной для него живостью.
И затем добавил: - Принадлежать самому  себе...  Но  кто  же  будет  его
олицетворять? Кто окажется его пайщиками?
   - Все, кем оно живет.
   - Но оно живет и мертвыми.
   - Чепуха! - сказал рабочий.
   - Оно живет и теми стариками, которые греются  там,  на  солнышке,  у
стены, - хотя они никогда уже не возьмут в  руки  инструмент.  Ведь  они
некоторое время поддерживали это предприятие, отдавали  ему  свою  силу.
Оно живет и теми, кто еще не  родился;  не  появись  они  на  свет,  оно
вынуждено  было  бы  прекратить  свое   существование.   Наконец,   ваше
предприятие живет городом, который поставляет ему людей и пищу для  них;
высшей школой, чьи изобретения оно осуществляет, даже теми,  кто  раньше
поверили в него и были им обмануты. Вот вам пример: у  моего  отца  были
акции, а Геслинг присвоил их.
   Бальрих и Бук шли в глубоком раздумье до  самого  озера  в  "рабочем"
лесу. Когда они остановились и стали глядеть на воду, Бальрих сказал:
   - Неужели это так? Тогда этого недостаточно. Только на  предприятиях,
раскинутых по всей  стране,  по  всей  земле,  могла  бы  осуществляться
справедливость, только это дало бы нам всеобщий мир! Тогда  претворилась
бы в жизнь та клятва, которую представители рабочих всех  стран  недавно
дали на Базельском конгрессе . Они заявили, что  рабочие  уже
не бараны,  которых  гонят  на  убой,  и  не  покорное  орудие  в  руках
поджигателей войны. Неужели это верно? - вопрошал он настойчиво.
   - Только тогда, - продолжал Бук, - все будут стоять друг за  друга  и
никто не окажется одинок в борьбе. Ведь  мы  же  в  конечном  счете  все
равны.
   Они обошли озеро; даже оно казалось  чистым  и  прозрачным  в  сиянии
весеннего утра. Вернувшись на прежнее место, Бальрих сказал:
   - Прогулка с вами, доктор, не только поучительна, но  это  честь  для
меня...
   Бук молча взял его под руку,  оперся  на  него,  и  они  пустились  в
обратный путь. После глубокого раздумья Бальрих сказал:
   - Если буржуазия все это понимает, то какой же преступник Геслинг.
   Бук покачал головой:
   -  Человеку  очень  трудно  признать  что-либо   противоречащее   его
интересам.
   - Я все же не совсем понимаю вас, - скромно возразил  рабочий.  -  Вы
имеет в виду меня? Впрочем, вы можете разуметь и тех господ.  Он  указал
на виллу Клинкорума.
   Перед виллой учителя, повернувшись к  ним  спиной,  прохаживался  сам
хозяин  в  обществе  доктора  Гейтейфеля   и   Циллиха:   он   оживленно
жестикулировал. Бук  тотчас  выпустил  руку  Бальриха  и  пошел  вперед.
Бальрих остался позади с чувством глубокой горечи, словно  его  предали.
Он остановился и решил было повернуть обратно, как вдруг  услышал  голос
Клинкорума.
   - Вот он! - воскликнул учитель. - Подойдите-ка сюда, молодой человек!
Мы тут как раз обсуждаем ваше  дело.  Намерены  ли  вы  продолжать  свое
восхождение по лестнице, ведущей в храм  посвященных,  или  одним  махом
низвергнуться в прежнее ничто?
   Бук решил, судя по  этой  напыщенной  и  загадочной  сентенции,  что,
должно быть, до их прихода произошло тут нечто чрезвычайно  важное.  Тут
Клинкорум умолк, точно не находил слов, чтобы продолжать  свою  речь,  а
Гейтейфель только  подтвердил  подозрения  Бука,  дав  по  этому  поводу
исчерпывающий ответ. Да, произошло, во-первых,  то,  что  постройка  еще
одного корпуса,  который  должен  был  замкнуть  полукруг  позади  виллы
учителя, началась, и,  во-вторых,  Клинкоруму  -  этой  жертве  капитала
дирекция Гаузенфельда предъявила требование...
   - Неслыханное требование! - подхватил Клинкорум.
   - Прекратить занятия по гимназическому курсу  с  одним  из  фабричных
рабочих! - вот что произошло.
   - Чего же еще ждать от них? - возмущенно осведомился Гейтейфель, в то
время как консисторский советник только свистнул.
   Бук не преминул выразить учителю свое сочувствие:
   - Как раз на этого ученика вы возлагали свои лучшие надежды.
   Клинкорум  помедлил  с  ответом.  Однако  ему  было  сейчас   не   до
сантиментов, и он вспылил:
   -  Ничего  подобного!  Он  очень  туго  соображает!   Своим   нелепым
зазнайством он только затрудняет учителю его задачу.
   - Но именно потому вы сочли это делом чести и  хотите  быть  учителем
рабочего, который покажет когда-нибудь,  на  что  способна  человеческая
воля...
   - Но притом я вовсе не хочу лишиться заработка, - добавил Клинкорум.
   - Это ваше святое право, - подтвердили Циллих и Гейтейфель.
   - Геслинг обесценил мой дом! Мало того,  совершая  грубейшее  насилие
над моей личностью, этот деспот еще дерзко посягает  на  мою  профессию,
запрещая мне  преподавать.  Но  я  буду  отомщен.  Вы,  господа,  будьте
свидетелями. Я давно уже это предсказывал: мститель не за горами...
   - Но его еще не видно... - вздохнули свидетели.
   - Нет, еще не видно,  -  подтвердил  Клинкорум,  глядя  куда-то  мимо
Бальриха. Потом снова пустился  в  пророчества:  -  Настанет  день,  да,
настанет, господа, когда вилла "Вершина" содрогнется от топота  народных
масс. Они будут угрожать ей своим зачумленным  дыханьем,  своей  местью.
Мало того, они сровняют ее с землей.
   От такой перспективы оба  друга,  казалось,  преисполнились  живейшей