Он взял ее за руку и привел  в  свою  комнату.  Затем  выдвинул  ящик
стола, набитого книгами. Лени начала перебирать их.
   - И это ты учишь по ночам? Так вот почему у  тебя  такие  воспаленные
глаза! И когда ты все выучишь, ты получишь деньги?
   Он объяснил, что учится для того, чтобы бороться за свои права, за ее
право. Она старалась вникнуть в то, что он говорит, и понять брата.
   - Тебе нужно два года, чтобы все это  изучить?  И  шесть  лет,  чтобы
стать адвокатом? Значит, ждать целых восемь, а то и десять лет, пока  ты
сможешь заработать достаточно и начать процесс против  Геслинга?..  Нет,
спасибо, к тому времени моя молодость уже пройдет.
   - Но тогда начнется наша жизнь на вилле "Вершина", - возразил он.
   - Ты воображаешь, они попросту съедут, и мы там поселимся?  Не  такие
они люди!
   - Им придется выехать! - взволнованно заявил он. - Они не имеют права
там жить.
   - Поэтому их и поддержат все те, кто нажил деньги такой же неправдой.
   Бальрих умолк.  А  ведь  у  этой  восемнадцатилетней  девушки  те  же
сомнения, что и у Бука! И откуда у нее такое знание жизни?
   Видя, что она огорчила брата, Лени спохватилась:
   - Конечно, это  было  бы  замечательно,  и  я  знаю,  у  тебя  добрые
намерения, но я, кажется, нашла более короткий путь.
   Бальрих взглянул на нее. Он знал этот путь, который вел через  мечту:
Ганс Бук подрастет и женится на Лени. Он любит ее, и он славный мальчик.
Но Лени, которая не верила ни в торжество права, ни в победу труда,  как
могла она поверить в столь сомнительное счастье?  Или  она  намекала  на
что-то совсем другое? Он поспешно спросил:
   - Ты разве уже решила не выходить за твоего техника?
   Лени только пренебрежительно повела плечами и сделала гримасу.
   - Что же тогда? - спросил он и подступил к ней ближе.
   Тут она испугалась и стала успокаивать его:
   - Ты не знаешь меня, Карл, я не такая дура!  Разве  мы  откажемся  от
виллы "Вершина"?
   - Лени, - сказал он. В его тоне еще звучала угроза, но вместе с тем и
глубокая  печаль:  -  Перед  техником  мне  не  стыдно.  Но  перед  теми
молодчиками с виллы "Вершина" мне было бы нестерпимо стыдно за тебя.
   Лени вдруг затрепетала. Слезы неудержимо полились по  ее  щекам,  она
стиснула руки и сказала с мольбой:
   - Не думай, дорогой мой Карл. Я  не  такая!  Пусть  я  ослепну,  если
допущу надругательство над собой. Я верю, ты выиграешь процесс и вырвешь
нас из нужды. Клянусь богом, я верю тебе.
   Она порывисто обняла его и прижалась губами к его лицу,  которое  все
еще казалось окаменевшим. Но оно вдруг ожило, расцвело улыбкой, засияло.
   - Положись на меня! - сказал он, сжимая ей руку. - Положись на  меня,
Лени!
   Она ушла, и он сел за стол.
   Все зимние ночи просиживал он над книгами. После  работы  на  фабрике
этот труд освежал его. Обостренным  слухом  воспринимал  Бальрих  тишину
широких оледеневших  полей.  Ни  один  звук  огромного  дома  больше  не
тревожил его, только из небольшой книжки, лежавшей  перед  ним,  доходил
голос - голос его собственной мысли. Обхватив голову руками, он  уже  не
воспринимал  эти  знания  как  чужие.  Ему  казалось,  что  это  сам  он
продолжает то, что извечно переходит от одного человека к  другому.  Сам
мыслит и открывает новое. Его  мысль  словно  освобождалась,  и  в  этом
одиночестве ночного бодрствования он иногда вдруг ощущал с торжествующей
радостью, как его собственные силы крепнут.
   Учитель проверял его обычно раз в неделю. А в остальные  дни  Бальрих
виделся с Гансом Буком, и только с ним. Обычно Ганс влетал  к  нему  как
вихрь и, запыхавшись, заявлял, что завтра ему надо сдать учителю тетрадь
с упражнениями. А однажды в пять часов утра он, перепуганный, прибежал к
Бальриху, разбудил его, прервав и без  того  короткий  сон  рабочего,  и
попросил  приготовить  за  него  домашнее  задание,  которое  надо  было
представить в то утро.
   - Помнишь, как я первый раз спрашивал у тебя вокабулы?  Не  прошло  и
года, а ты меня уже догнал. Ты  выучишься,  а  я  все  еще  буду  жалким
зубрилкой... Нет! - топнул он ногой, - хватит! Я хочу  уехать  отсюда  и
зарабатывать деньги.
   - Как? И ты тоже?
   - Недаром ты мой друг... Почему ты  никогда  не  ходишь  танцевать  в
Бейтендорф? Пришел бы хоть разок! Ты бы увидел,  как  защищаю  я  вместо
тебя Лени! Никто не смеет к ней подойти слишком близко! - воскликнул  он
вызывающе и потом небрежно  добавил:  -  А  что  касается  моих  кузенов
Геслингов, то я их презираю. Презирай и ты!.. Или ты  боишься,  что  они
тебе напакостят? - с тревогой заметил он.
   Бальрих пристально посмотрел на Ганса. Как  всегда,  когда  подросток
хотел слукавить, на его тонком  личике  появилось  выражение  притворной
невинности.
   - Наверно, и тебя твои товарищи восстановили против  меня.  Плюнь!  У
нас дома про тебя говорят, что ты подкуплен - только не знаю кем  и  для
чего.
   Рабочий в ярости  сжал  кулаки,  а  мальчик  подпрыгнул  от  радости,
забежал за стол и крикнул оттуда:
   - Вот видишь! - Но тут же постарался задобрить Бальриха: - Да что  бы
мне ни говорили, я-то знаю тебя. Мне ты можешь открыть все.
   Схватив свою тетрадь и показав другу длинный нос, он убежал.
   Однако за дверью Ганс налетел на какую-то женщину. Это  была  Тильда.
Она затащила его под лампочку и решительно спросила:
   - Что он там делает? Я хочу знать.
   - Бальрих? -  спросил  Ганс  Бук,  растерявшись.  -  Сейчас  он  учит
греческий...
   - Да он с ума сошел! - воскликнула Тильда так громко, что по коридору
раскатилось эхо. - Он совсем перестал спать, я же  вижу,  потому  что  и
сама не могу спать. Ни с кем не разговаривает, завел какие-то секреты. И
мне все наврал. Пусть только выйдет! - крикнула она, повернувшись к  его
двери. - Я все выложу ему.
   Появился Бальрих. Несколько женщин, спускавшихся и  поднимавшихся  по
лестнице, остановились на ступеньках. Среди них была и Польстерша.
   - Что ж, Тильда правду говорит, - обратилась она к ним. -  Он  наплел
ей про какую-то  машину,  будто  занят  ее  усовершенствованием.  Но  мы
обшарили всю его комнату...
   Бальрих накинулся на нее, - да как она смела? Но она -  заявила,  что