наступившего безмолвия раздался голос Бальриха:
   - Пробьет час, и справедливость победит!
   - Верно! - послышалось кругом, приглушенные возгласы одобрения и веры
слились в тихий гул. - Да, мы на пути к справедливости. И пусть с каждым
днем становится все яснее, как долог этот путь, все равно - дни  богатых
уже сочтены. Дорого обходятся нам  богачи,  но  придет  время,  и  нашим
станет все, что сегодня мы отдаем им. В просторных залах мы  все  вместе
будем есть вкусную пищу, машины тоже станут нашими, они  будут  работать
на нас. А богачам придет конец. Кабы не  эта  вера,  нам  оставалось  бы
только спиться и грабить их дома.
   Мы не делаем этого, потому что мы разумнее их. И нам  дышится  легко,
да, легко, даже в этом удушающем смраде, потому  что  на  нашей  стороне
разум и будущее. А вы там ослеплены стяжательством  и  даже  не  знаете,
какие сокровища у вас в руках. Кто из вас ценит  знание  и  ум,  как  их
ценим мы? Вы забыли про них, вы заплыли жиром. А  мы  -  мы  знаем,  что
разум завоюет весь мир и что разум - его высшая цель. Каждая библиотека,
которую нам удается сколотить или вырвать из ваших  жадных  рук,  -  это
новая веха на пути к нашему возвышению и к вашей гибели.
   Динкль, вдруг сорвавшись с места, воскликнул:
   - А больше всего меня радует, что он выложил сто тысяч марок на  нашу
библиотеку!
   И  все  возликовали,  вспоминая  это  поражение  главного  директора.
Правда, немало  пришлось  сражаться  и  с  руководством  библиотеки:  по
уставу, при закупке книг слово имели и служащие фабрики, а они  всячески
препятствовали пополнению библиотеки партийной литературой. Гербесдерфер
ухмылялся, втайне торжествуя победу. Со вчерашнего  дня  в  его  комнате
хранился под запором "Капитал".
   Бальрих испытующе посмотрел на него:  большие  очки,  замкнутое,  как
будто невыразительное, огрубевшее лицо, на котором  написаны  постоянная
тревога и страх, как бы оно вдруг не выдало таившуюся  в  этом  человеке
смелую и стойкую душу.
   "Вот мы какие, - думал Бальрих. - Мы слишком слабы,  хотя  и  кажемся
сильными. Книги, которые учат нас, как сбросить с себя цепи эксплуатации
и нищеты, лежат у нас под спудом, а мы сидим здесь,  изнуренные  рабским
трудом целой недели, и даже не знаем, как воспользоваться этим  оружием.
И если одному из нас все же и удается постичь то, что говорит наука,  то
своим детям он не в силах облегчить жизнь! Мы все равно стоим на том  же
месте и стараемся взять от жизни только те радости, какие позволяет наша
бедность".
   Тут Бальрих вспомнил, что его ждет девушка, она могла  бы  стать  его
девушкой, если бы он захотел. Но  хочет  ли  он?  И  она  ли  именно  та
девушка? Не торопясь, поднялся он с места, подошел  к  соседнему  столу,
чуть было не  подсел  к  товарищам,  -  но  потом  все  же  выбрался  из
закусочной и увидел, что возле кладбищенской  ограды  девушка  уже  ждет
его. Она  стояла  в  наброшенном  на  плечи  коричневом  платке,  слегка
наклонившись  вперед,  видимо,  уже  давно  всматриваясь  в  темноту,  и
заметила его, только когда он подошел совсем близко.
   - Тильда! - ободряюще крикнул Бальрих.
   Девушка молча подняла голову. Лицо ее было полно глубокой  скорби.  А
он  шел  к  ней  -  такой  статный  и  широкоплечий,  такой  сильный   и
решительный; и темный вихор так задорно торчал из-под кепки, что  Тильда
не могла не улыбнуться.
   - Ты уже была там? -  спросил  он  вполголоса,  указывая  на  калитку
кладбища.
   Она кивнула:
   - Теперь  у  моей  крошки  есть  все,  что  надо.  Хорошо  бы  и  нам
отправиться туда же.
   - Не говори так, - решительно возразил он  и  уже  мягче  добавил:  -
Зайдем еще раз?
   Но Тильда покачала головой, и он  не  настаивал.  Зачем?  Это  только
расстроит ее. И разве их будущее не светлее того, что осталось позади?
   - Уйдем отсюда! - твердо сказал он и, взяв ее под руку, ускорил  шаг.
В тени ограды, осененной кустами, она прижалась  к  нему,  и  он  ощутил
прикосновение ее бедер. У  нее  были  широкие  бедра,  высокая  грудь  и
усталое осунувшееся лицо, а ее глаза смотрели на него с тревогой.  Когда
ограда кончилась, вокруг них засвистел ветер.  Бальрих  плотнее  закутал
Тильду в ее платок. Весна  только  начиналась.  В  наступавших  сумерках
перед ним смутно темнело поле; они шли, перешагивая через дождевые лужи.
Направо, меж чахлых деревьев, виднелись домики,  так  называемые  "виллы
рабочих", но в них жили  преимущественно  фабричные  служащие.  Получить
здесь жилье могли лишь те из рабочих, кто был на особо хорошем  счету  у
начальства. "Вот Яунера поселят здесь, а нас нет", - подумал Бальрих.
   Они то  расходились,  чтобы  обойти  лужи,  то  снова  шагали  рядом,
обсуждая свои дела. Бальрих имел двух братьев. Один еще школьник, другой
поступил учеником на фабрику. Дочурка  уже  перестала  быть  для  Тильды
обузой, подумал Бальрих; остается  еще  ее  старуха  мать,  она  слишком
слаба, чтобы работать.
   - Кабы не твоя мать, -  сказал  он  в  порыве  нежности,  -  ты,  моя
бедняжка, могла бы вовсе не работать, я бы уж заработал на двоих.
   Девушка бросила на него горький  и  недоверчивый  взгляд  и  обиженно
заявила: ей ничего не нужно, мать ей так же мало в тягость, как  была  и
покойница дочка.
   - Тебе хотелось, чтобы и она уже лежала на погосте!
   Тут Бальриху стало ясно, что Тильда не понимает его. Как же они будут
любить друг друга? Надо было настоять на своем и пойти вместе с  ней  на
могилку девочки. Теперь она вообразила, будто он осуждает ее за то,  что
у нее был ребенок, и, наверное, всегда будет осуждать. "Нет, это не так,
- сказал он себе. - В самом деле, не так. И все же была ведь  у  нее  до
меня своя жизнь". Она знала другого, даже, кажется, двоих. А теперь и  о
нем дурного мнения. Ей двадцать, они ровесники. Он  тоже  был  близок  с
двумя. Однако для него это прошло бесследно, он мог бы полюбить так, как
любят впервые. Но почему он должен любить  именно  ее?  Тильда  казалась
порой такой далекой, словно она  явилась  из  другой  страны.  Внезапно,
заслонив ее, перед ним предстал образ Лени,  его  сестры,  нетронутой  и
беззаботной, еще не потерявшей надежды на счастье. Лени была одной крови
с ним, родная, близкая, воплощение лучшего будущего. А Тильда - как  она
надломлена...
   Может быть, ей передались его мысли? Она  подняла  голову,  с  укором
посмотрела на него и, желая как можно больнее задеть, сказала:
   - Смотри в оба  за  своей  сестрицей  -  ей  также  ничего  не  стоит