происходит в городе. Пути через Охтенский и Литейный мосты были перекрыты
полицейскими патрулями. Пришлось переходить Неву по ненадежному весеннему
льду. С трудом, по колено в воде добрались они до другого берега. По
Пальменбахской и Суворовскому пошли на Невский. В переулке их остановили
городовые и предупредили, что дальше идти опасно - на Невском стреляют.
Сказав городовым, что идут домой, рабочие пошли дальше, посмеиваясь над
заботливыми фараонами.
  Слышались пулеметные очереди, винтовочные залпы.
  У выхода с Суворовского на Невский стояли люди. Кругом шли летучие
митинги.
  Через толпу охтенцы пробились к Знаменской площади. Здесь им
открылось зрелище, которое они запомнили на всю жизнь.
  Площадь вокруг памятника Александру III была заполнена народом. У
Николаевского вокзала стояли казаки. По обеим сторонам Лиговки
расположились казаки и конные городовые, а на Невском кипело сплошное море
голов с развевающимися над ними красными языками флагов и транспарантов.
Здесь были и старики, и дети, рабочие, работницы, студенты - все те, кого
называют народом.
  Где-то совсем близко стреляют. В середине толпы говорит оратор, но
несмолкающее, несущееся со всех сторон "ура!" покрывает все остальные
звуки, и виден только беззвучно открывающийся рот человека.
  Вдруг раздался крик. Прямо на толпу неслись с саблями наголо конные
городовые. Поднялась паника. Кто старался убежать, кто хотел спрятаться за
других. Ужас на мгновение затуманил разум многих.
  Молодой человек в студенческой фуражке вытащил из-под пальто какой-то
предмет, похожий на жестяную коробку из-под леденцов, стукнул его о сапог
и бросил в городовых.
  Раздался оглушительный взрыв.
  Три лошади с седоками повалились на землю. Городовые отъехали немного
назад и дали залп.
  На площади началось столпотворение...
  Бежали все, но каждый в свою сторону, толпа задыхалась, рвалась и
вся, кроме своих краев, оставалась на месте.
  На помощь городовым прискакали казаки и с остервенением стали
избивать бегущих.
  Площадь усеяли тела убитых и раненых, зарубленных, сбитых лошадьми.
  С Невского на площадь с винтовками наперевес бежали солдаты.

  Замершие днем улицы Охты к вечеру снова оживились. Возвратились
ушедшие с утра на Выборгскую сторону и Пороховые заводы охтенцы.
  Все чувствовали, что пролитая сегодня кровь - не поражение, близится
развязка. Пора было дать последний и решительный бой холопам самодержавия.
  Распространился слух, что в полицейские участки привезены пулеметы,
которые установят на чердаках домов. Это известие было искрой, брошенной в
порох. Раздались голоса, призывающие идти на участок, и рабочие пошли на
другой конец Большого проспекта Охты, чтобы раз и навсегда покончить с
фараонами.
  Из участка раздались выстрелы. К счастью, никто не пострадал. Колонна
свернула на Георгиевскую улицу, чтобы оттуда приступить к осаде.
  У входа в участок стоял ненавидимый всей Охтой за жестокость
околоточный Гудков. Рядом с ним потрясая револьвером, что-то кричал
охтенский пристав. Окна участка были открыты, и видно было, как мимо них
пробегают с винтовками городовые.
  В городе шла беспрерывная стрельба. Виднелись зарева пожаров. В толпе
стал усиливаться шум и кто-то зычно крикнул:
  - Товарищи, айда на участок!
  Только это и было нужно. Под оглушительное "ура" рабочие напали со
всех сторон на растерявшихся полицейских, не успевших сделать ни одного
выстрела.
  Городовых обезоруживали и выводили на улицу. Там их стали избивать
чем попало. Они не сдавались, во все горло выкрикивали угрозы и старались
привычно сунуть кулаком в лицо. Кое-кто из них струсил и бухнулся на
колени.
  - Братики... пощадите! Ради Христа! - вопил Галкевич, один из
самых ретивых.
  - Вы-то нас щадили?!
  Слишком много у всех накопилось: голод, тоска по мертвым детям,
память об ударах нагайками и тюремной баланде. Где уж было думать о пощаде
душителей народа.
  Разделавшись с городовыми и освободив заключенных, битком набитых в
темный сырой подвал участка, выбросили на улицу все бумаги и подожгли.
Потом со всех четырех углов запалили участок и собрались на Большом
проспекте.
  Решили идти к солдатам, расквартированным на Пороховском шоссе,
перетянуть их на свою сторону и достать у них оружие.
  Несмотря на приподнятое и даже слегка разъяренное настроение, шли
спокойно и организованно, магазины не трогали, хотя почти все уже по
нескольку дней не видели хлеба.
  Неподалеку от казарм группа рабочих остановила колонну, объявив,
что у железнодорожной насыпи стоит какой-то батальон, с которого и нужно
бы начать.
  Выделили несколько человек. Через четверть часа они вернулись,
рассказав, что встретили не солдат, а сущих баб. На предложение
присоединиться они долго ломались и все расспрашивали, что за зверь такой
"эта революция" и "для чего она". Кончили тем, что, чуть не пустив
слезу, стали уверять рабочих-депутатов, что они "старые солдаты" и
хотят честно служить за "веру, царя и отечество".
  - Ну и черт с ними! Идем к другим!
  Из казармы выбежали трое солдат. Они рассказали, что почти половина
состава посажена на гауптвахту. Рабочие бросились туда, своротили забор,
выломали двери. Освобожденные стали радостно пожимать руки освободителям,
благодарить. Раздались крики: "Одевайся! Выходи!"
В казармах все сошло неожиданно гладко.
  Солдаты без всяких расспросов оделись и стали выходить. Растерянные,
перепуганные офицеры не сопротивлялись, покорно согласились выдать
обмундирование освобожденным с гауптвахты и открыть оружейный склад.
  Никто и не заметил, как наступило утро 27 февраля.


  27 февраля 1917 года