составлен  в  стиле "циничного сожаления"  -  том  единственном виде  прозы,
который уважали в Центральном ведомстве. Появление бандитских банд указывает
на полную беспомощность полиции, если не на что-то большее. Весть о пожаре в
институте  с  болью  принята   к  сведению;  однако  характер  хранимых  там
препаратов   повышает  возможность  самовоспламенения  до  высокой   степени
вероятности. Командир  сторожевой башни действовал, с одной стороны, в целях
необходимой обороны,  а с другой - "поддерживал огнем" гарнизон  Кастелетто.
Затем  следовало  дежурное  предложение  создать  комиссию  по расследованию
обстоятельств  дела;  индифферентным  к  случившемуся   был  признан  Фарес,
командир стоявшего в ракетной гавани корабля Регента. Хорошо было  известно,
что Фарес отклонил бы неприемлемые для него требования.
     Ландфогт  оставил  ноту  без  ответа и вылил свое  бешенство в  прессе,
служившей рупором Центрального ведомства. Патрон  же, наоборот, распорядился
опубликовать в ведомственном бюллетене поздравительную телеграмму Дона Педро
на  имя Проконсула. В том же  номере сообщалось  о целом ряде  повышений  по
службе  и  присуждении  наград. Главный  пиротехник  мог  прибавить к  своим
орденским   планкам  еще  одну  колодку,  награждение  было  произведено  за
"самостоятельное  принятие решения перед лицом врага". Там же были упомянуты
имена Калькара, Марио и Костара.
     Особенно доволен был  Патрон Винтерфельдом.  Он  изменил свое мнение  о
юноше и намеревался  повысить его  в звании досрочно. Что касалось Луция, то
он  предложил  предоставить  ему отпуск в Бургляндии. Луций был доволен,  он
надеялся благодаря этому переправить Будур Пери в более безопасное место, по
ту сторону Гесперид.
     К  тому  же  он  чувствовал,  что  ему  действительно необходим  покой.
Операция, вызвавшая  во  Дворце  одобрение  и  принесшая  всем  уверенность,
оставила  у  него  горький  привкус.  Растущая  раздвоенность,  все   больше
парализовывавшая  его,  не  улеглась в результате  боевых  действий.  Ее еще
увеличивала непосредственность юного Винтерфельда, рассматривавшего операцию
как чистое приключение,  остужающее горячие сердца. Его  же угнетали мрачные
картины виденного и их преступный  характер, оставлявшие  после себя чувство
омерзения.  По-видимому,  то же присуще было и всему происходящему в  целом,
волей-неволей сообщалось  обеим  участвующим  сторонам. Где же был  выход из
этого лабиринта?


     Теперь  солнце уже  начало прожигать со стороны  Красного  мыса  туман,
проснулись краски и голоса птиц.  Бормотание молящихся умолкло, его  сменили
плачи и  причитания.  Покойника вынесли  из часовни назасалары - служки  - и
осторожно опустили на землю. Затем вышел жрец. Усопшего, закутанного в белый
саван,  оставили  перед  собакой, как то предписывал обычай,  для отвращения
зла. Луций вспомнил  про стеклянный браслет, который ему дала Будур Пери,  и
разломил его в руке пополам.
     После того как жрец коснулся  покойного  и,  обмакнув кропило в ниранг,
благословил его, назасалары опять подняли носилки и медленно  пошли со своей
ношей на гору. Траурная процессия последовала за ними -  сначала жрец, потом
мужчины  и в  конце женщины, парами, связав руки  платками.  Они держались в
некотором отдалении, потому что труп, как и все мертвое, был носителем зла.
     В   таком  порядке  миновали   они  ворота  парка,   окружавшего  место
погребения. Травка была свежеподстриженной, и туман, осевший росой, искрился
каплями на  зеленом  газоне.  Кусты  гибискуса  сменялись  группами  высоких
деревьев.   Среди  этих  лиственных  островов  выделялись  светлые   колонны
высоченных пальм  и  красные канделябры пламенеющих  деревьев.  Полосатые  и
пестрые  бабочки  кружились  над   огромными  цветами,  которые  уже  начали
раскрываться  под лучами солнца. И пчелы патера Феликса тоже уже брали здесь
свой первый взяток.
     Они  двигались  как  бы  в  предвкушении  радости  через этот  утренний
цветущий  парк  по дорожке, посыпанной кирпичной крошкой.  По бокам она была
выложена большими  ракушками и шла кверху, ведя по бамбуковым мостикам через
горные ручьи к самой вершине. Цель обозначилась, и процессия остановилась.
     Сверкая на  солнце, показались "башни молчания". Они возвышались своими
плоскими верхушками, как  выгоревшие внутри  кратеры, в пустынной высоте. Их
вид оправдывал  их название  - наводящее ужас молчание  разливалось  вокруг.
Впереди  стояли  две башни -  для мужчин и для женщин, чуть в стороне от них
третья, поменьше, предназначенная для детей. А позади была возведена  еще  и
четвертая - прямоугольная - для преступников, принявших смертную казнь.
     Зубцы башен смерти  были, как шлемы, украшены  пучками  темных  перьев.
Глаз  прежде всего задерживался на этом оперении,  покрывавшем края кратеров
пепельной короной.
     Назасалары  направились  с  носилками  к  башне  мужчин. Как только они
вступили на открытое место,  корона из перьев зашевелилась; взгляд различил,
как  на  картинке-загадке,  спрятанные  образы  которой  начали  проступать,
сидящих по кругу могучих  птиц,  устроившихся там  на  ночлег.  Предчувствуя
трапезу,  они  поднялись  в  воздух и  начали  взмахивать  крыльями,  летать
широкими кругами и парить, зависая темным  облаком, над башней смерти. Луций
почувствовал, как у него стынет кровь; самое чудовищное  в  смерти неумолимо
проступило  в этом видении. Ни один из обрядов разных народов не выставлял в
таком голом виде, так безжалостно судьбу, ожидающую земную плоть.
     Назасалары открыли большие ворота и внесли труп вовнутрь. Им предстояло
положить его там на каменную скамью и сорвать с него крюками саван.  Уже и с
других  башен поднялись  стаи грифов и,  слившись вместе, медленно  кружили,
летая над жертвенным местом.
     Выполнив  свой  долг  по  отношению к покойному,  назасалары  вернулись
назад. Едва они закрыли тяжелую дверь, как птицы, сверкнув острыми крыльями,
ринулись вниз и, словно затянутые в воронку, как провалились вовнутрь башни.
Потом в их когтях и клювах замелькало то, что осталось от Антонио. Сам же он
отправился в великое  странствие и проник в хрустальный мир, чудеса которого
описаны в Книге мертвых. Он вынес боль, и страдания, и ту последнюю радость,
с какой дух сбросил  с себя  красную растерзанную  оболочку,  в  которую был
заключен на  время  сво- его паломничества на  землю.  Он оставил ее  хищным
птицам  как вызывающую  содрогание добычу.  Помыслы воссоединились  в высшем
разуме, как краски объединяются в свой главный цвет - белый.



НОЧЬ ЛАВРА

     Дневник Антонио  лежал на  столе.  Они еще  раз просмотрели все  места,
связанные с лавровым эликсиром. Луций отложил в сторону лупу,  через которую
читал рукопись.