милый друг.
     На самом деле, ему тоже казалось, что удары маятника заполнили комнату,
словно ею раскачивали с силой. Серпик луны. Может, это их дыхание, а  может,
порывы далекого  штормового  ветра? Звук  был  пронзительным,  царапал, даже
рассекал слизистую. Будил тайное желание, но оно было настолько сильным, что
причиняло боль.
     Вдруг сузились  стены и вплотную обступили  их, сразу как-то одряхлев и
покрывшись  трещинами.  Древние  каменные  стены  уплотненного  и  прожитого
цивилизациями  времени.  Отделилась  серая заскорузлая  штукатурка,  обнажив
вмятины и пустоты в клздке. В  одном  из таких углублений лежала свернувшись
ядовитая змея. Ее обратившееся в камень жало чуть не коснулось его  лба. Оно
было такого  же цвета, как и седые стены, и казалось таким  же безжизненным,
как  они.  И только глаза змеи светились, источая  глубоко спрятанную  в них
магическую силу. Луций задержал дыхание, рассматривая ее.
     В стене вдруг образовался небольшой пролом, заросший плющом и прикрытый
папоротником, будто ресницами. Они вошли в него.


     Словно они попали в склеп - ужасный дух запустения встретил их. Тяжелый
маятник продолжал равномерно стучать и здесь.
     Будур потянула Луция назад:
     - Давайте вернемся.
     Он огляделся: стен  и прохода больше не было видно.  Их окутывал легкий
туман, сквозь который было видно не дальше чем на несколько шагов. Но в этом
видимом пространстве предметы проступали довольно отчетливо. Он пробормотал:
     - Нам нужно идти дальше. Это ведь все один обман, что тут нас окружает.
     Они медленно шли между деревьями и голыми изгородями из кустарника, как
это  выглядит в  природе  обычно поздней осенью вблизи промышленных городов.
Капли тумана  падали с  голых веток,  по  которым  прыгали  вороны.  Ужасное
дыхание  смерти  разлилось  в воздухе,  слышалось ржание  коней, вой  собак,
грохот колес и шум шагов, шаркающих под непосильной тяжестью.
     - Мы, должно быть, попали на живодерню. Да вот же она.
     Они  стояли на площадке, где была вытоптана вся растительность, деревья
вырублены. Луций прочитал надпись на щите: "Распределительный  лагерь  ј 23,
секция ј 1".
     Гора бесцветной  студенистой  массы  росла,  непрерывно  дрожа.  Вороны
кружили  вокруг  нее плотными  стаями, выхватывая  полоски  тягучей,  вязкой
субстанции.  Непрерывно  подкатывали  грузовики с  новыми  грудами  массы  и
наращивали гору. Их двигали моторы, лошади, а также люди и собаки.  Фигуры в
желтых куртках крюками сгружали содержимое с машин.
     Но  одновременно казалось,  что гора  уменьшается.  Цепочки носильщиков
наполняли  ведра, бочки,  плетеные  корзины  и уносили  их отсюда, к  другим
кучам,  которые колыхались в садах. Казалось, эти  люди ничего не видят и не
слышат  и полностью погружены в свой цикл. Окликнуть  их было  бы  в  высшей
степени  опасно.  Они   заглянули  в  чудовищную  кухню  мира  титанов.   Но
одновременно  угадывался триумф  в высотах,  где  зрелище воспринималось как
великолепие,  дерзкая  шалость и  переходило в  благоухание  аромата,  и это
предчувствие было  еще  более тягостным,  чем само  лицезрение.  А невидимый
маятник продолжал отсчитывать удары.
     Луций почувствовал, что уже первые картины увиденного сломили его, и им
овладело  отчаяние.  В  него  заползла пустота  бездны, одолевая  его  своей
страшной  мощью  и  ликуя, что  взята крепость,  осада которой  продолжалась
довольно  долго. И  герой,  и  рыцарь,  и  Орфей тоже  были  тут  бессильны.
Последним триумфатором стал червь.
     - Я связался с вещами, превосходящими меня в силе.  Вы правы,  нам надо
вернуться.
     Они  повернули назад.  Тропинка петляла  среди  садов  и вывела  их  на
дорогу, по которой извозчики возвращались в город. В ярмарочных ларьках бабы
торговали  шнапсом и  грубой деревенской едой.  Маятник  все раскачивался  и
гудел, как зловещий городской набат. Будур повеселела и вела  Луция за руку.
Впечатление  было  такое, что она  уже  забыла  про то  зрелище,  совершенно
убившее его.
     Они  вошли на окраину, где стояли  первые городские  дома.  Улицы  были
перекрыты  сводами, а  стены домов освещены  каким-то непонятным светом; они
шли словно  по  ходам лабиринта.  Какая-то  зловещая, тягостная  неразбериха
заполняла  эти ходы,  до  слуха  доносились  жалобные  стоны  и  причитания.
Казалось, что толпы людей кружат по лабиринту, не находя выхода.
     Проходя мимо, они видели,  как в  подслеповатых  подземельях  ходят  по
кругу невольники, вращая давильные  камни и  качая  воду, -  в  каменный пол
впечатался след их ног. Даже в  формах  ручных  механизмов и  приспособлений
повторялся  мотив  их  принудительного труда  -  в  валках,  катках,  часах,
мельничных  жерновах,  колесах  и  кругах любого  вида.  Глаз отдыхал,  если
встречались изогнутые линии, спирали или хотя  бы такие овалы, как черепаший
панцирь. Они заглядывали в  комнатушки, где грудами лежали книги и пергамент
и где юноши и  старцы покрывали бисерным почерком длинные свитки  - галерные
рабы, чье настроение колеблется от тупого удовлетворения до отчаяния.  Порой
вспыхивало зарево пожаров. В их отблеске слабо мерцали вывески - "Молельня",
"Вино", "Дом терпимости". Раздавались также пугающие крики.
     Пьяные  девки  теснились,  окончив  работу,  перед мрачными  трущобами,
откуда  вывалившимися красными  языками текли ручьи вина и  крови.  Какие-то
фигуры ворочались  в  этом грязном месиве. Народ глазел на все с откровенной
алчностью. Гул машин перекрывал царивший хаос звуков.
     Луций продвигался сквозь этот странный  карнавал с нарастающим  ужасом.
Прессинг  становился  все сильнее  и  уже  выключил  его  волю. Он больше не
чувствовал ничего, что  выделяло бы  его  среди  толпы,  и не  испытывал уже
больше никакого любопытства.
     Маятник все  раскачивался, наконец он  обрел голос, и  Луций услышал от
него жуткие слова:
     - Все это - ты!
     Сцены  сменяли  друг  друга,  как  яркие  кадры.  Они  шли теперь  мимо
балаганов  шутов  и  жонглеров,  мимо  опиумных  притонов  и игорных  домов.
Казалось, играют на большее, чем просто  на деньги. На лицах были откровенно
написаны  страсти -  ужас,  жадность и пугающее торжество.  Глубокие  стоны,
словно человек испускал последнее дыхание, сопровождали бег  шарика, пока он
не затихал в изнеможении.
     - Они играют в жизнь и смерть.
     На  одном  из  экранов  бесконечно  повторялась казнь  Дамьена(1).  Суд
парламента никак не ожидал такой бурной реакции. Целые кварталы превратились
в  балаганные подмостки.  Трибуналы стали  массовыми,  так и  казалось,  что
каждый житель был или судьей, или обвиняемым, или палачом.  Теперь  они  шли