Ахмед-ага, кроме своего высокого военного положения был еще, как  все
те, кто пытался стать как можно ближе к трону Сулеймана, поэтом. Он  был
родом из той самой местности, что и прославленный поэт Ахмед,  и  тайком
мечтал достичь такого положения,  какого  достиг  когда-то  его  предок.
Ахмеди в Амасии преподнес великому Тимуру хвалебную  касиду,  написанную
так изысканно, что повелитель мира сделал Ахмеди своим недымом ,  в  обязанности   которого   входило   развлекать
повелителя остроумными беседами. Собственно, из-за  остроумия  Ахмеди  и
лишился всех тех  высоких  милостей,  которых  достиг  благодаря  своему
поэтическому таланту. В  бане  Тимуру  прислуживали  два  мальчика-раба.
"Нравятся тебе?"  -  спросил  Тимур  своего  недыма.  "О  повелитель!  -
приложил к груди руки Ахмеди. "Чего они стоят, по-твоему?" - "Один стоит
Египта, а другой всех сокровищ мира!" - воскликнул Ахмеди. "Дорого же ты
ценишь моих рабов.  Тогда  чего  же  стою  я?"  -  спросил  Тимур.  "Вы,
повелитель? Вы - восемьдесят акча", Тимур чуть  было  не  задохнулся  от
таких дерзких слов. "Восемьдесят акча? - закричал он. - Да у меня мейзар
 на  бедрах  и
тот стоит восемьдесят акча!" -  "Вот  я  мейзар  и  оценил,  -  спокойно
промолвил Ахмеди. - А вы сами, о падишах, не стоите ничего".
   От гнева Тимура Ахмеди пришлось  бежать  в  Эдирне,  где  его  принял
Сулейман, сын Баязида  Йилдирима,  разбитого  хромым  кочевником.  Через
полтораста лет то же самое повторилось с Ахмед-агой. Он  написал  сатиру
на Рустем-пашу, в которой высмеивал его толстую кожу, которую  не  может
прокусить никакой овод, и когда сатира дошла  до  великого  визиря,  его
разъярило не то, что в ней написано, а то, что спахийский  ага  оказался
поэтом, то есть представителем того племени, которое сераскер  ненавидел
более всего на свете. Он поклялся отрубить голову Ахмед-аге, как  только
тот попадется ему в руки, и поэт-неудачник вынужден был даже  в  бегстве
повторить судьбу своего предшественника: он кинулся в Стамбул, к султану
Сулейману.
   Там пробился до самого  падишаха  и  заявил,  что  янычары  в  лагере
шах-заде и в лагере самого сераскера бунтуют  чуть  ли  не  каждодневно,
называют своим султаном Мустафу,  ибо,  мол,  падишах  Сулейман  слишком
стар, чтобы  водить  войско  против  врагов.  На  престол  должен  сесть
законный  наследник,  с  чем  все  согласны,   противится   единственный
Рустем-паша. Поэтому следует снять голову  великому  визирю,  а  старого
султана послать в Димотику на отдых. Шах-заде Мустафа, вместо того чтобы
унять крикунов, появляется перед ними в золотом кафтане, называет янычар
братьями и сыновьями, щедро одаряет золотом из султанской казны, сам  же
тайно сносится с шахом  Тахмаспом.  Рустем-паша  единственный  сохраняет
верность престолу и зовет султана, чтобы тот пришел и взял войско в свои
руки, пока не поздно.
   Чем старше человек, тем  он  медлительнее,  только  не  в  ненависти.
Султан сразу же кинулся в Конью. С Роксоланой попрощался торопливо,  она
и  не  пыталась  задерживать  его,  чувствуя,  что  ныне  должно  что-то
решиться.
   Сулейман взял с собой сыновей Селима и Баязида, посланы были гонцы  к
Джихангиру, чтобы тоже прибыл в султанский лагерь,  но  самого  младшего
сына долго не могли найти, потом еще дальше везли, и он опоздал, к  тому
же был в таком состоянии, что  не  понимал,  где  он  и  что  происходит
вокруг.
   Султан остановился на конак в Актепе, возле города Эргели, на осеннее
равноденствие. Две недели Сулейман отдыхал  в  своем  огромном  шелковом
шатре, затем вызвал к себе Мустафу. Был один в  шатре,  весь  в  золотой
чешуе сидел на  троне  в  самых  дальних  глубинах  шатра,  разделенного
прозрачными муслиновыми  занавесками  на  несколько  помещений.  Мустафа
приехал на белом коне, одет был во все белое, словно бы  хотел  показать
чистоту своих намерений и  незаинтересованность  в  той  суете,  которая
происходит вокруг трона. Собираясь к султану,  мыл  руки.  Упал  у  него
перстень с зеленым бриллиантом и  не  утонул,  остался  на  поверхности.
Шах-заде расценил это как предсказание: счастье его  достигло  наивысшей
точки, и теперь может наступить падение.
   Но когда уже выехал, закаркала ворона, и сидела она на восток от него
- знак, что твои желания исполнятся.
   Потому спокойно вошел в султанский шатер,  один,  без  сопровождения:
ведь султан ждал его одного, чтобы поговорить с ним, как отец  с  сыном.
Мустафа вошел горделиво, важно,  высокий,  крутоплечий,  величественный,
пройдя переднюю, где не было ни единой живой души, приоткрыл  занавеску.
Плутая в мягких коварных тканях, шагнул в  глубину  шатра,  остановился,
удивленный, ибо и здесь не было никого, только со  всех  сторон  свисали
муслиновые занавески, будто  призрачные  сети,  в  которые  должна  была
попасть чья-то заблудшая душа. И пока Мустафа стоял и удивлялся,  из-под
нагромождений и складок мягких прозрачных тканей, из самых темных  углов
бросились на него огромные черные дильсизы. Шах-заде  мгновенно  обнажил
саблю, взмахнул ею, отгоняя немых шайтанов, стряхнул двоих или  троих  с
плеч. Лишь тогда в  глубине  шатра,  за  несколькими  рядами  прозрачных
занавесок, увидел султана, сверкавшего  тусклым  золотом,  застывшего  в
неподвижности, словно умершего.
   - Отец, султан, помогите! - крикнул Мустафа, может, впервые  в  жизни
обращаясь с просьбой, и не к кому-нибудь, а к человеку, смерти  которого
ждал чуть ли не со дня своего рождения, которого презирал и не любил.  -
Ваше вел...
   Готов был кинуться под защиту султанской руки, упасть ниц к  подножию
трона, на котором так часто видел себя уже и не в грезах, а наяву, но  в
это  время  сзади,  из-за  спин  громадных  султанских   телохранителей,
подкрался к Мустафе придворный вельможа  Зал  Мухаммед-паша,  сноровисто
набросил шах-заде на шею тонкий шелковый шнурок,  изо  всех  сил  стянул
его, и султанский сын упал на ковры.
   Сулейман не пошевельнулся. Смотрел, как заворачивали тело  Мустафы  в
ковер, как выносили из шатра.  Потом  велел  позвать  визирей,  великого
муфтия и великого нишанджию  и  писать  фирман  о  наследнике  престола.
Наследником провозглашался  самый  старший  сын  султанский  -  шах-заде
Селим.
   В выборе наследника советоваться Сулейману было не с кем. Хасеки была
далеко, да он и так знал ее мнение: склонялась сердцем к Баязиду, потому
как напоминал ей самого султана,  единственного  мужа,  которого  должна
была любить. Собственно, выбирать было не из кого. Было пятеро  сыновей,
осталось два. За Селима говорило старшинство. Кроме  того,  в  нем  есть
необходимая степенность, можно сказать, султанская  почтенность.  Баязид
слишком  легок,  юрок,  добычлив,  неутомим,  непоседлив,  казалось  бы,
настоящий воин и внешне даже похож на своего отца  в  молодости,  но  не