- Какая же я тебе мать?! Хочешь напомнить, что отдала тебе свою дочь?
Так знай же - не я отдала Михримах, а султан. Убийца хотел  иметь  своим
зятем тоже убийцу. Разве не ты убил Байду? А я если и  имела  еще  после
того какие-то надежды на твое очищение, то только  потому,  что  у  тебя
славянская душа. Но теперь знай: человек может разговаривать на  том  же
языке, что и ты, а быть величайшим преступником. Язык не имеет значения.
А душа? Разве ее  увидишь  в  человеке?  Была  слепой  и  теперь  должна
расплачиваться. Так зачем пришел - хвастать или убивать?
   - Ваше величество, умоляю вас, выслушайте своего раба!..
   В самом деле раб, и все здесь рабы, может, и  сам  султан  тоже  раб,
только она свободна, потому что не поддавалась  никому  и  ничему  и  не
поддалась. Не боялась ни угроз,  ни  предсказаний.  Когда  солнце  будет
скручено, когда звезды облетят, и когда моря перельются, и когда зарытая
живьем будет спрошена, за какой грех она была убита, - может, лишь тогда
узнает душа ее, что приготовлено ей  на  этом  свете.  Но  нет!  Клянусь
движущимися обратно,  текущими  и  скрывающимися,  и  ночью,  когда  она
темнеет,  и  зарей,  когда  она  дышит,   -   буду   бороться   даже   с
безнадежностью, чтобы самой смерти навязать  высокий  смысл  жизни,  как
зерно, которое умирает, чтобы жить снова и снова неистребимо, вечно.
   - Кровь на тебя и на твоего султана падет, как листья на землю!
   Сказала  это  или  только  подумала?  Как  бы  там  ни  было,  Рустем
зашевелился неуклюже, готов был бы съежиться от ее взгляда и ее слов.
   - Ваше величество! Моя ли в  том  вина?  Слепым  зеркал  не  продают.
Пришел человек, сказал, донес.
   - К кому пришел?
   - Ко мне. К султанскому уху не был допущен. Ну, а без провожатого  не
дойдешь даже в ад.
   - Выбрал тебя в провожатые?
   - Ничтожный евнух с кухни. Я отправил его в ад. Но весть уже была  во
мне. Что я мог, ваше  величество?  Такое  преступление.  Измена.  Я  был
благодарен аллаху, что он избрал меня оружием. Если бы можно было знать!
Сердце как стеклянный дворец, лопнет - уже не склеишь.
   Она поморщилась:
   - Мог бы и не упоминать о своем сердце.
   Но Рустем должен был выговориться, как будто надеялся очистить душу.
   - Когда стоит большая мечеть, не надо молиться в малой. Я бросился  к
его величеству султану. Ведь тот подлый  доносчик  сказал,  что  заговор
против падишаха затеял Ахмед-паша.
   Заговор против падишаха. Заговор, заговор, заговор...  Не  надо  было
брать ей Ахмед-пашу. Не к каждому дереву прислонишься.
   - И что же? - непроизвольно спросила зятя.
   - Ахмед-паша попытался хитрить и тут.  Поставленный  перед  султаном,
взял всю вину на себя, упал на колени, молил  о  наказании  и  прощении.
Мерзкие хитрости, как всегда у этого человека. Но когда спустили  его  в
подземелье Топкапы, пришел туда сам  падишах,  и  начали  дробить  этому
хитрецу кости, Ахмед-паша выдал...
   Рустем-паша умолк и начал вытирать пот на лице.
   - Кого же выдал? Меня? - спокойно спросила Роксолана.
   Рустем-паша молчал.
   - Кого еще? - резко допытывалась она.
   - Шах-заде Баязида, - шепотом ответил дамат.
   - Больше никого?
   - Больше никого, ваше величество.
   - И тебя прислали убить меня?
   - Я прибежал сам.
   - Убить?
   - Ваше величество, сказать!..
   - Не испугался, что будешь наказан?
   Он молчал и корчился на ковре.
   - О Баязиде что знаешь? Не было никаких повелений?
   - Не было.
   - Хорошо. Береги Михримах. Может, хоть моя смерть поможет тебе.
   - Ваше величество! Я помогу вам.
   - Иди прочь! Сама встречу султана и его убийц.
   - Ваше величество!..
   - Иди!
   Только теперь наконец могла признать, что осталась одна на всем белом
свете. Еще день-два тому назад ей казалось, что может стать всемогущей и
осуществить все, о чем думалось и не думалось, и ничто уже не стояло  на
пути, но ниоткуда не было и помощи. Двое  сыновей,  которые  остались  в
живых, ей уже не  принадлежали.  Один  должен  был  спасаться  от  гнева
падишаха, другой равнодушно ждал трона. Она звала своих мертвых сыновей,
а они отвечали ей молчанием.  Еще  вчера  верила,  что  она  единственно
зрячее  и  разумное  существо  среди  окружающего   ее   озверения,   не
подвластного разуму, заполоненного преступными инстинктами, но - о ужас!
- теперь должна была убедиться, что какая-то неведомая сила гонит  ее  к
гибели, точно так же, как и тех зверей, - зрелище жалкое и унизительное.
   Перебирала годы, проведенные в неволе, в золотой  клетке  султанского
дворца, видела себя  несчастной  девушкой,  которая  пыталась  пением  и
танцами отгородиться от ужасов жизни,  покорив  молодого  султана  своей
игрой и привлекательностью. Потом стала отборной самкой, которая  каждый
год дарила падишаху по сыну и стлалась на зеленых покрывалах  его  ложа,
будто  молодая  трава,  которую   топчут   и   топчут   с   безжалостным
наслаждением. Наконец мудрость, которая всегда  была  с  нею,  мудрость,
посеянная еще в родительском  доме,  восторжествовала  и  начала  давать
щедрые плоды, а плоды мудрости бывают и сладкие, и  горькие.  Ей  выпало
испить до дна чашу горечи. Что ж, она не  испугается,  не  отступит.  По
ночам мы блуждаем по кругу и сгораем в собственном  пламени.  Проклинать
врагов?  "Да  исчезнут,  как  вода  протекающая...  Да   исчезнут,   как
распускающаяся улитка; да не видят солнца, как выкидыш женщины".  А  что
проклятье? Ветер, который летит и не возвращается. Она и сама теперь как
дуновение ветра, как всплеск мысли во тьме небытия, - не  станет  ее,  а
мысль будет жить, будет биться, взлетать над  всем  сущим  на  невидимых
крыльях ее страданий и любви ее сердца.
   Неожиданно для самой себя Роксолана хлопнула  в  ладоши  и  служанке,
которая появилась в покое, велела принести письменный прибор. Потом  тут
же забыла о  своем  велении,  долго  купалась  в  теплой  розовой  воде,
разглаживала перед зеркалами  еле  заметные  морщинки  в  уголках  глаз,
медленно  водила  ладонями  по  своим  шелковистым  бедрам,   любовалась
стройными, крепкими ногами. Постарайся обрести ноги, которые помогли  бы