восторгаться своими женскими достоинствами, ибо все принадлежало  только
ей, но ведь в этих дворцах царило неписаное правило: не  восхвалять  при
султанше других женщин, - почему же оно  должно  нарушаться  именно  при
ней?
   - Ты расхваливаешь красоту какой-то девчушки? - повторила Хуррем.
   - Ваше величество, - склонилась в  поклоне  старая  турчанка,  -  это
создание  принадлежит  к  числу  чудес,  на  которые   способен   только
всемогущий аллах.
   - Она мусульманка?
   - Да, она приняла истинную веру. В гареме ее прозвали Нурбана.
   - Значит, эта властительница мира родилась не в царстве аллаха?
   - Аллах всемогущ и вездесущ.
   - Поэтому вы поскорее и нарекли ее владычицей мира?
   - Ваше величество, кизляр-ага хочет показать ее падишаху.
   - Хорошо. Покажешь ее мне.
   Когда Нурбану привели  к  ней,  Роксолана  невольно  подняла  руку  к
глазам. Девушка ослепляла  своей  неземной  красотой,  своим  невиданной
нежности лицом, огромными синими глазами, каким-то сиянием, излучавшимся
от нее, будто таинственный зодиакальный свет.
   Еще больше  поражена  была  Роксолана,  когда  узнала  о  жизни  этой
шестнадцатилетней девушки. Она была марранкой, из Испании,  принадлежала
к народу, который подвергался гонениям в течение многих  веков.  Остатки
марранов изгнал Филипп, а тех, кто  не  хотел  покидать  своего  жилища,
хватала в свои немилосердные руки инквизиция. Родители Нурбаны вместе  с
несколькими сотнями семей таких же  изгнанников  осели  на  Сицилии,  но
местные фанатики прогнали их оттуда. На стареньком паруснике  несчастные
поплыли на восток, надеясь спастись - о диво!  -  во  владениях  султана
Сулеймана. Но на море их взяли в рабство венецианцы и продали на Мальте.
Оттуда хозяева  повезли  их  во  Францию,  но  по  дороге  ужасная  буря
вдребезги разбила корабль, и все марраны нашли свою  смерть  на  морском
дне. Нурбана, единственная  из  всех,  чудом  спаслась,  ухватившись  за
обломок корабля. Потерявшую сознание, ее выловили  турецкие  корсары  и,
пораженные ее красотой, привезли в Стамбул.
   Роксолана держала девушку в гареме два года. Учила ее языку, пению  и
танцам, обхождению - готовила для Баязида. Через несколько месяцев после
того, как привез он в Стамбул тело Джихангира, показала ему Нурбану.  Но
Баязид лишь посмеялся над материнским восторгом.
   - Это не для меня!
   - Но почему же?
   - Слишком красивая. Будто и не настоящая. Будто нарисованная  гяуром.
Такой нужны рабы, а я люблю свободу.
   Роксолана попыталась уговорить его, а сама торжествовала  в  душе:  и
тут он оказался настоящим ее сыном, не  поклонялся  красивой  внешности,
сразу проникал в сущность,  а  что  можно  увидеть  в  этой  ослепляющей
девушке, кроме порабощения ее красотой!
   Но теперь, как думала султанша, и наступил подходящий  момент  отдать
наконец Нурбану одному из ее сыновей, но не Баязиду, а  Селиму  -  пусть
вперит свой взор в эту невиданную красоту и забудет обо всем  на  свете.
Может,  хоть  тогда  султан  поймет,  кому  следует  передать   трон   и
наследство.
   Она послала Нурбану с евнухами и старой хазнедар-уста в летний дворец
на Босфоре, где упорно сидел Селим, не выезжая даже в  Манису,  передала
сыну и письмо. Писала: "Более красивой девушки еще не видывали  Топкапы.
Сынок, прими ее в свой гарем. Не будешь каяться".
   Нурбану привели как раз тогда, когда пьяный Селим наслаждался  пением
и танцами своих одалисок. Десятка полтора голых девушек под звуки  бубна
и тарбук  кружились  вокруг  шах-заде,  который  вяло  кивал  головой  и
проводил пальцем сверху вниз, сверху вниз, покачиваясь, будто  тряпичный
божок. Письма султанши читать не стал, отбросил его в сторону,  как  это
делал даже с фирманами самого султана. В гареме  рядом  с  ним  не  было
советчика и наставника Мехмеда Соколлу, и  он  делал  что  хотел.  Но  у
хазнедар-уста было повеление передать Нурбану в руки шах-заде,  поэтому,
несмотря на сопротивление девушки, непривычной к таким зрелищам, старуха
все же протолкалась с нею сквозь вереницу голых танцовщиц  и  подвела  к
Селиму.  Тот  захлопал  покрасневшими  глазами,  взглянув  на   странную
девушку, укутанную в шелк, тогда как все тут были нагие.
   - Кто ты, красавица? - спросил неуверенно.
   Хазнедар-уста ответила вместо Нурбаны:
   - Это рабыня, которую прислала вам мать-султанша, мой шах-заде.
   - Если прислала султанша, я  беру  тебя,  -  сказал  Селим  и  указал
девушке, чтобы села рядом с ним. - Умеешь танцевать?
   Девушка испуганно оглянулась.
   - Разве в Коране не записано, что  правоверные  не  смеют  обнажаться
друг перед другом? - прошептала она.
   - Так это же правоверные, а ты рабыня!  -  пьяно  захохотал  Селим  и
рванул с нее шелковое покрывало. - Снимай это тряпье! Мигом!
   Она вскочила  на  ноги  словно  бы  для  того,  чтобы  выполнить  его
повеление, сама же, закрываясь от стыда и возмущения, выбежала из зала.
   Разъяренный Селим начал швырять в голых  танцовщиц  чаши  с  вином  и
шербетом, восклицая:
   - Вон отсюда, паскудные шлюхи! Все убирайтесь! До единой!
   Утром, протрезвившись и прочитав письмо матери, Селим велел  привести
к нему Нурбану.
   Она вошла, поклонилась и с немым упреком  сверкнула  на  него  своими
огромными глазами, так что Селим  даже  почувствовал  нечто  похожее  на
неловкость, хотя и не ведал,  что  это  такое.  Удивляясь  самому  себе,
ласково пригласил девушку:
   - Подойди ближе, Нурбана!
   Пока она шла, у него было такое  впечатление,  будто  земля  под  ним
расступается и он повисает на облаке блаженства.
   - Сядь! - почти крикнул ей, а потом закрыл глаза и тихо простонал:  -
Ты и вправду живая или, может, призрак?
   - Наверное, живая, - тихо ответила девушка.
   - Тогда тебя нельзя показывать никому  из  смертных,  потому  что  ты
величайшее сокровище на этом свете.
   - Мой властелин, я не согласна с вами, - возразила Нурбана.
   - Ты не согласна? Хорошо. Если так, то самое  дорогое  на  свете  моя
любовь к тебе! - горячо воскликнул Селим и протянул к ней руку.
   Нурбана еле заметно отпрянула, уклоняясь от его прикосновения, и тихо
промолвила: