счастье для  человека.  Теперь  понял:  счастье  только  там,  где  есть
надежда. В безнадежности человек жить не может. Было у него  солнце  над
головой, но какое-то словно ненастоящее. Расстилался вокруг  необозримый
мир, но какой-то мертвый, без растительности, без  красок  и  звуков,  и
тишина лежала такая, что слышен был шорох змеи, проползавшей  по  камню.
Так, будто ты давно умер, вынули из тебя душу  и  только  твоя  ненужная
оболочка странствует без толку, без цели и надежды.
   Может, потому ехал он не торопясь, колеблясь, словно хотел  повернуть
коня, хотя и знал, что возврата нет. Теперь должен был ехать все  дальше
и дальше, до  крайних  границ  великой  империи  султана  Сулеймана,  не
останавливаться и там, переступить эту межу, навсегда поставить себя вне
османского  закона,  для  которого  он  теперь  был  беглец,  предатель,
продажная душа, и отмеривалось ему за это единой мерой - смертью,  и  он
должен был быть убитым столько раз, сколько раз будет пойман.
   Отступления не было, и Баязид гнал  своего  коня  вперед.  Он  провел
многотысячные толпы через горы, недоступными тропами под самым небом,  и
наконец вывел на склоны, ведшие в  похожую  на  рай  Араратскую  долину.
Потоки несчастных изгнанников  ринулись  в  безбрежность  долины.  Земля
гудела под их босыми ногами, как барабан.
   После дикого холода на заснеженных перевалах тут сам воздух кричал от
раскаленности, и ароматы от плодов парили, как птицы.
   Сорок дней пробыл Баязид гостем армянских  князей.  Наконец  от  шаха
Тахмаспа пришло ему разрешение перейти Аракс  и  прибыть  в  Тебриз,  но
только одному с сыновьями, оставив все свое  сопровождение,  желанное  и
нежеланное, там, где оно есть. Так он пошел за Аракс, а те развеянные по
свету люди дальше покатились по ветру неизвестно куда, неизвестно как  и
зачем. Не мог сам никогда остановиться, и все, кто  имел  несчастье  ему
довериться, тоже были обречены на то же самое.
   Через Хой Баязид  прибыл  в  Тебриз,  шах  встретил  его  приветливо,
надарил ему золота, одежды, скота, множество вещей и послал жить в своем
дворце  в  Казвине,  куда  перенес  столицу  еще  покойный  шах  Исмаил,
прославленный в народе как поэт Хатаи.
   Через Ардебиль и Султанию Баязид ехал в Казвин. Сто семьдесят коней и
двенадцать верблюдов везли поклажу. Скалистые дороги, горы и горы, узкие
проходы, долины бездонной глубины, далее каменистая равнина от  Султании
до самого Казвина. Султания была вся в  руинах  еще  со  времен  Тимура.
Остатки царской крепости с  четырехгранными  башнями,  ужасающие  камни,
поверженные, как  жизнь  Баязида.  Шах-заде  заболел,  был  не  в  силах
держаться на коне, его положили на  носилки,  которые  пристроили  между
двумя мулами,  и  так  он  продолжал  свое  печальное  путешествие.  Его
сопровождали шахские слуги и слуги ханов Тебриза и Султании  в  тигровых
шкурах на плечах, молчаливые, но предупредительные. А  может,  охраняют?
Уже присматривали за ним, чтобы не сбежал? Перед Казвином  их  встретили
молодые всадницы  в  разноцветных  шелках,  с  золотыми  покрывалами  на
волосах, с открытыми красивыми лицами - лучшие столичные  певицы.  Перед
ними ехали флейтисты, зурначи и барабанщики. Встречали султанского  сына
музыкой  и  пением.  На  главной  площади  Казвина  тоже  встречали  его
музыканты и толпы зевак.
   Казвин стоял на сухом, песчаном поле.  Не  было  здесь  ни  стен,  ни
стражи, ни войска: до врага все равно далеко. По широким улицам катились
тучи пыли, и чтобы прибить пыль, площадь  перед  шахским  дворцом  целый
день поливали водой.
   Шахские палаты утопали в глубине садов. Ворота  и  стены  в  плитках,
расписанных золотом, перед ними пушки и четыре воина.  Баязиду  сказали,
что ночью количество охраны увеличивается до пятнадцати, а возле шахских
покоев - деке, где он будет жить, каждую ночь  будут  дежурить  тридцать
ханских сыновей. Сторожевой писарь  -  кишкиджи  -  каждый  вечер  будет
называть ему имена его охранников и будет знакомить его с богатствами  и
происхождением их отцов-ханов.
   Справа от главных ворот были еще одни ворота, которые вели в  большой
сад с башней посредине. Баязиду объяснили,  что  это  Аллакапи  -  божьи
врата, убежище для преступников. Кто  успевает  укрыться  за  ними,  тот
может жить там до тех пор, пока сможет себя содержать.
   Знакомство с Аллакапи оказалось пророческим. На новруз шах  прибыл  в
Казвин, пышно принимал Баязида в Табхане и в  диванхане,  а  после  того
неожиданно ночью султанского сына бесцеремонно разбудил один из  ханских
сыновей и сказал, что  если  он  хочет  сохранить  жизнь  свою  и  своих
сыновей, то еще до утра должен  укрыться  в  Аллакапи,  позаботившись  о
припасах и запасах, потому что их обычай об убежище ему уже известен.
   Баязида оклеветал кто-то из вельмож, донес до ушей шаха весть о  том,
что Баязид вместе с сестрой Тахмаспа якобы задумали его убить  и  занять
трон Ирана.
   Это было словно в легенде  о  Сиявуше,  о  котором  рассказывается  в
"Шах-наме" и поется в песнях. Сиявуш, сын царя Кавуса, бежал  от  своего
отца к туранскому царю Афрасиабу. Тот дал ему в жены свою дочь, а потом,
поверив наговору, казнил Сиявуша.
   Неужели и ему уготована такая же участь?
   Тем временем Баязид  с  сыновьями  был  посажен  в  железную  клетку,
подвешенную под высокими деревьями так, что до нее  с  земли  невозможно
было достать.
   Не знал Баязид, что султан Сулейман прислал  к  шаху  своих  людей  с
требованием выдать беглеца.
   Тахмасп принял  послов  в  диван-хане  и  на  все  их  домогательства
отвечал: "На моей земле его нет".
   Послы возвратились ни с чем, а шах ночью  пришел  в  Аллакапи,  велел
освободить Баязида, до утра пировал с ним, смеясь над обманутыми послами
и заверяя своего гостя, что с ним ничего плохого не случится.
   Дорога в  Стамбул  была  далекой,  гонцы  скакали  долго,  но  султан
окаменел в своем упорстве, гнал к шаху новых  послов  и  снова  требовал
выдачи непокорного сына, угрожая новой войной.
   Шах любил сидеть с  Баязидом  в  саду  возле  фонтана,  вести  с  ним
неторопливые беседы, угощая плодами и вином; их развлекали его музыканты
и танцовщицы; вместе с шах-заде  они  увлекались  поэзией  и  поочередно
сочиняли свои собственные стихи. Однажды под вечер Тахмаспу  показалось,
будто из бассейна подпрыгнула рыбина,  открыла  широко  рот,  засмеялась
громко шаху в глаза и снова спряталась. Баязид не  видел  ничего.  Когда
шах спросил мудрецов, те не смогли разгадать это чудо. Тем  временем  от
султана уже в третий раз прибыли послы  с  требованием  выдать  Баязида.
Лишь тогда Тахмаспу все стало ясно:  даже  рыба  смеется  над  тем,  кто
защищает этого бунтовщика.