дальше.
   Что это был за поход!
   К Ислам-Кермену подплыли внезапно, татары насилу  успели  убежать  из
крепости на левый берег и ускакали к своему хану с  отчаянной  вестью  о
невиданной силе на Днепре.
   Казаки захватили татарских коней и скот, часть людей дьяка теперь шла
верхом вместе с казаками, тем временем  струги  почти  не  приставали  к
берегу, быстро плыли на низ. А казаки с берега напевали:

   Як нас турки за Дунай загнали,
   Бiльш потопали, як виринали;
   А ти, мiй, пан, i чобiтка не вмочив,
   Нi чобiтка, нi стременочка,
   Нi стрем'яночка, нi сiделечка,
   Нi поли жупана, нi чобiтка сап'яна.

   Под Очаков, где должен был сидеть турецкий санджакбег,  подплыли  так
же неожиданно, как  и  под  Ислам-Кермен.  Турецкий  ага  успел  бежать,
защитники  заперлись  в  остроге,  но  Гасан  так  расставил  казаков  и
московитов, что крепость была взята одним приступом. Взяв много "языков"
и  "доскочив"     изрядное   количество
имущества, поплыли в обратный путь. Не  бежали,  плыли  как  победители,
потому что овладели всей рекой до самых  ее  истоков,  и  вот  здесь  их
догнали с большим, свыше десяти тысяч  войском  санджаки  из  Очакова  и
Бендер.
   Казаки посоветовали не бежать, а устроить засаду в  камышах,  которых
было здесь будто море, и когда враги подошли, дружно ударили по  ним  из
ружей и пищалей. Стрельба была  страшная.  Горели  камыши,  шум,  крики,
молитвы и проклятья - все это продолжалось целый  день,  полегло  трупом
чуть ли не половина турок,  остальные  начали  отступать.  И  вот  тогда
Гасана ударило в грудь. Он и не понял,  что  в  него  попали,  еще  смог
выстрелить сам и был в силах откликнуться  на  призыв  дьяка  Ржевского:
"Догоняй, Гасан!" И только после этого опустился на землю и теперь лежал
боком у самой днепровской воды, глядя на красное солнце над камышами.
   Камыши ломались, трещали все  дальше  и  дальше  от  него.  Две  силы
расходились в разные стороны, одна с  победой,  другая  разбитая,  а  он
остался посредине, на ничейной земле, сам ничей, не пристав ни к  какому
берегу.  Кровь  сочилась  из  него  широкой  струей,   жизнь   отлетала,
оставались грусть и сожаление обо всем, чего  не  сделал  или  не  сумел
сделать; особенно жаль было ему ту  далекую  женщину,  которая  отчаянно
бьется в каменных стенах султанского дворца, стремясь что-то сделать для
родной земли, и заламывает руки от бессилия. Никто никогда не узнает  ни
о ее намерениях, ни о ее душе. Должен был бы он рассказать этим людям  о
Роксолане, да не успел, не  подвернулся  случай,  все  ждал  подходящего
времени, а это время и не наступило - пришла смерть.
   Гасан закрыл глаза и лежал долго-долго. Солнце уже висело над  самыми
верхушками камышей, тишина окутывала умирающего, будто на том  свете,  и
из этой тишины внезапно родились для Гасана запахи и краски  Турции,  ее
многоголосье, гомон  базаров,  крики  муэдзинов,  стройные  черноволосые
девушки, красная черепица крыш,  сады,  такие  зеленые,  что  невозможно
передать словами, солнечная четкость пейзажей, запах лавра и  водянистый
дух клевера, табуны коней и заря над ними, золоторогий месяц  в  высоком
небе и белая пыль на дорогах, белая пыль, будто высеялись на  землю  все
небесные звезды.
   И он понял, что уже никогда не  сможет  жить  без  этой  вражеской  и
вместе с тем родной земли, но знал также, что  и  возвратиться  туда  не
сможет никогда, потому что умирает.
   Кто определяет, где тебе умереть, - бог или люди?

ВРЕМЯ

   Ни годов,  ни  месяцев,  ни  дней.  И  так  всю  жизнь.  Лишь  первые
пятнадцать лет жила  Роксолана,  а  потом  словно  бы  умерла,  и  время
остановилось для нее. Точка отсчета времени заточена в гареме  вместе  с
нею, времена года, недели, месяцы, годы отмечаются только в  зависимости
от мелких гаремных событий да перемены погоды. Как будто стрела времени,
не имея ни направления, ни силы, повисла  в  пространстве,  и  для  тебя
наступила какая-то неподвижная  пора,  свободная  от  последовательности
движения и от любых перемен. Время остановилось для тебя, оно не дает ни
надежд, ни обещаний, оно  разветвляется,  будто  ветвистая  молния,  над
другими и для других, но не для тебя, потому  что  о  тебе  оно  забыло,
пренебрегло  твоим  существованием  и  исчезла  в  нем  даже   тревожная
опасность возвращения всего самого худшего, когда называться  оно  будет
уже не временем, а мистическим персидским словом "црван".
   Но как ни  неподвижно  сидела  Роксолана  за  непробиваемыми  стенами
Топкапы, каким бы ограничениям ни подвергались ее тело  и  дух,  как  ни
пытались невидимые силы остановить для нее время, отгородить ее от него,
каждое прожитое мгновение приносило осознание  неразрывного  слияния  со
всем сущим, ощущение своего начала и своего  неизбежного  конца,  и  это
придавало сил и отнимало силы. Движение звездных  тел,  вращение  земли,
течение рек, шум лесов, клокотание толп, рождение и  умирание,  гений  и
ничтожество, благородство и коварство - разве это не  время  и  не  сама
жизнь?
   Сменились короли во Франции, Испании, Англии, Швеции, Дании,  Польше,
Венгрии. Германия, Швеция, Дания, Швейцария, Англия, Нидерланды поменяли
веру.  Московский  царь  завоевал  Казанское  царство,  Бабур   захватил
прославленный бриллиант Кох-и-Нур и вывез его из Агры.  Парацельс  начал
по-новому лечить людей. Жан Никот привез во Францию зелье, которое  люди
называли табаком, положив начало медленному своему отравлению.  Меркатор
сконструировал первый глобус. Леонардо  да  Винчи  изобрел  маховик  для
прядения и мотания шелка. Писарро  бесчинствовал  в  Новом  Свете.  Одно
землетрясение уничтожило Лиссабон, другое  -  самое  ужасное  в  истории
человечества - в китайской провинции Шеньси  вызвало  гибель  830  тысяч
людей. Микеланджело написал фреску "Страшный суд". Коперник  опубликовал
труд о гелиоцентрической системе. Нострадамус начал свои  пророчества  о
конце света. Мусульмане  ждали  тысячного  года  хиджры.  Христиане,  не
дождавшись конца света, который должен был наступить в семитысячном году
от сотворения мира, начали изображать своего бога в восьмигранном нимбе,
надеясь  просуществовать  еще  тысячу  лет.  В  Италии  звучала   музыка
Палестрины. Маргарита Наваррская написала "Гептамерон", Елизавета,  дочь