земле, султан ответил: "Тогда пускай повесят его на веревке,  сплетенной
в его же земле, и мы соблюдем шариат!"
   В Москве Гасану  был  выделен  за  плату  дом  с  приставом,  который
оберегал  турецких  людей  от  всех  охочих.  Дан  был  еще  и   писарь,
заботившийся о еде и всем необходимом, а также  помогавший  сноситься  с
великими людьми, как называли царских вельмож и дьяков  по  приказам.  К
царю  Гасан  пробиться  не  мог,  ему   сказано   об   этом   твердо   и
недвусмысленно. Ибо кто он такой? Беглец и предатель? Бежал от турецкого
султана, вот и все. Хочет что-то сказать важное?  Пусть  скажет.  Должен
просить  милости  у  царя,   но   упаси   боже   надоедать   ему   своим
домогательством. Заявил ли о своих товарах,  которые  вез  в  Москву,  и
уплатил ли пошлину? Нет у него товаров, а только золото для  пропитания?
Золото тоже товар. С рубля следует заплатить по семь денег пошлины.
   Люди Гасана мерзли среди снегов и  умирали  от  тоски  и  постоянного
ожидания. Он писал и писал царю, зная, что дальше дьяков его писания  не
идут, но другого выхода у него  не  было.  Угрожал,  что  султан  вскоре
возвратится в Стамбул и тогда хан, тихо сидевший в Крыму,  пока  высокий
его  покровитель  воевал  с  шахом,  снова  начнет  налеты  на   окраины
Московского государства и  попытается  ударить  и  на  Москву.  В  своих
письмах Гасан ссылался на свой собственный опыт служения при  султанском
дворе и знания обычаев всех окраинных санджаков  Османской  империи.  На
султаншу ссылаться не решался, брал все  на  себя,  давно  смирившись  с
мыслью, что принесен в жертву  делу  намного  более  высокому,  чем  его
жизнь.
   Наконец царю было сказано о Гасане и о тревожных вестях,  которые  он
принес, к счастью, лазутчики, посланнные вниз  по  Дону,  тоже  принесли
вести  о  злых  намерениях  крымчаков,  -  и  наконец  свершилось:  Иван
Васильевич послал дьяка Ржевского с людьми далеко за московские  заставы
на Оке и на Дону, вплоть до Путивля, чтобы изготовил там за зиму  струги
и спустился по реке Псел, а потом по Днепру на  низ,  поближе  к  улусам
крымским для разведки и добычи "языков", то есть пленных. Так далеко  на
юг московское войско еще никогда не ходило, люди Ржевского  подвергались
огромной опасности. Поэтому в качестве проводника и назначен был  Гасан,
но все его люди были оставлены в Москве как заложники,  да  и  за  самим
велено было всячески присматривать в  течение  всего  похода,  чтобы  не
допустить измены, не дать ему втянуть войско в подготовленную западню.
   Кто он был? Без роду, без племени,  без  воспоминания,  без  истории,
даже имя носил чужое. В летописи остается упоминание: "Выбежал из  Крыма
пленный и сказал..." Нет имени, и не вся правда сказана - так перепутаны
пути людские.
   Целую зиму изнывал в избушке возле дьяка Матвея  Ивановича,  пробовал
помогать его  людям  сколачивать  струги,  но  не  умел,  только  мешал.
Единственное, чему он мог научить, - рубиться на саблях да  стрелять  из
ружей,  которые  называются  здесь  пищалями.  В  этом   деле   он   был
непревзойденным мастером, а поскольку огненного  припаса  у  дьяка  было
больше, чем харчей для войска, то Гасан имел возможность  передать  свое
удивительное янычарское умение и завоевал немалое уважение даже у самого
Матвея Ивановича.
   Тот по-своему жалел этого безродного усатого человека, по ночам, сидя
в темноте возле затухающего огня, разомлев от подогретых медов травяных,
хвалился дьяк  своей  родословной,  которая  корнями  уходила  в  давние
времена, чуть ли не к истокам государства  Киевского.  Родом  из  князей
Смоленских. Его предок Федор Федорович был удельным князем города Ржева.
До сих пор еще часть Ржева на  правом  берегу  Волги  так  и  называется
Князь-Федоровская.  Самый  счастливый   из   князей   Ржевских,   Родион
Федорович, погиб в  битве  Куликовской.  Стоял,  защищая  плечо  Дмитрия
Донского, пал, не отступив, ибо это было поле чести всей земли  Русской.
И после битвы Куликовской татары откатились далеко за Перекоп.
   - Чтобы совершать набеги на Украину, - заметил Гасан.
   - А вот мы им покажем! - хлопнул его по плечу дьяк.
   За зиму приготовили около сотни стругов. Дерево было сырое, Гасан  не
верил, что эти посудины будут держаться на воде, но  его  опасения  были
напрасными, в струги садилось по двадцать и по тридцать  воинов,  и  они
плыли. Войско не вызывало особенного восторга у бывшего янычара.  Оружие
- луки, копья, топоры да басалыки ,  пищаль  одна  на  десятерых,   правда,
огненного припаса было достаточно. Сабли только у дьяка  да  у  боярских
детей, у них же стальные латы и кольчуги, а  все  прочие  одеты  были  в
стеганые ватные кафтаны, которые вряд ли  могли  защитить  от  татарских
стрел. Поражала Гасана нищенская еда этих людей.  Хотя  и  сам,  сколько
помнил себя, жил впроголодь, потому  что  янычары  наедались  только  во
время ограбления захваченных городов, но все же привык иметь каждый день
горсть риса в котелке. Эти же люди могли не есть день и два  и  терпели,
не жаловались, еще и напевали свои веселые песни:

   Ах, вы девки, девушки,
   Голубины гнездышки!
   Много вас посеяно,
   Да не много выросло...

   Удили рыбу, убивали зверя, добывали, где что могли раздобыть,  иногда
воровали, иногда находили припасы на пасеках,  разбросанных  по  берегам
Псла; на тот случай, когда уже нигде ничего не могли  захватить,  каждый
имел сумочку пшена и  щепотку  соли,  чтобы  сварить  себе  какое-нибудь
"хлёбово" и перебыть тяжелые дни. У боярских детей были с  собой  запасы
солонины. У дьяка к мясу нашлась даже приправа - лук и перец.
   Гасана часто  расспрашивали  о  Стамбуле,  о  султане,  о  дворцах  и
богатствах, он рассказывал, порой осторожно упоминая и о своих  встречах
с султаншей, его слушали с восторгом, и никто не верил тому,  о  чем  он
рассказывал. Слишком уж несовместимой была их  жизнь  с  тем  далеким  и
недостижимым миром заморским.
   Воинам платили по полторы деньги ежедневно, но ни купить нигде ничего
не могли, ни даже показать кому-нибудь это свое мизерное серебро,  разве
что  друг  другу.  Земля  лежала  притихшая,  напуганная   ордой,   люди
разбежались, прятались где-то  в  крепостях  -  в  Киеве,  в  Каневе,  в
Черкассах, сюда спускались разве лишь на лето, а потом снова убегали  на
зиму в свои укрытия.
   Так и видел Гасан, как убегали даже самые отчаянные, услышав страшный
топот орды, впереди которой летят тучи птиц, вороны зловеще вьются в той
стороне, откуда она надвигается, по ночам  тревожные  вскрики  дрожат  в
воздухе, и земля содрогается от страха.