опираясь правой рукой на рукоять воображаемой сабли (оружие у них, ясно,
отобрали), смотрел поверх Ибрагимовой головы  куда-то  в  далекую  даль,
видел там только то, что доступно было  его  глазу,  -  может,  окидывал
взглядом с высоты своей смертной самое отдаленное и  самое  удивительное
из истории своего свободного народа: черноморские степи,  травы,  табуны
коней, прекрасных всадников,  костры  под  звездами,  ласточек  в  небе,
широкий Днепр, золотые соборы Киева, Карпаты,  солнце  над  придунайской
равниной.
   Моргай, невысокий,  черный,  как  кипчак,  стоял  неуклюже,  неумело,
раскорячив  привыкшие   охватывать   конские   бока   ноги,   пронизывал
бледнолицего султанского сипехсалара ,  как  у
юрюка , взглядом, презрительно кривил губы под  черной
подковой усов, словно хотел сказать Ибрагиму: "Не  ты  меня,  а  я  тебя
должен был судить, ибо во мне  кровь  столь  же  неистова,  как  у  этих
родичей моих далеких предков - куманов, а ты лишь идололицый  предатель,
только и всего".
   Но это лишь казалось, что Моргай хотел заговорить с  Ибрагимом  таким
образом. Ибо при всей его внешней несхожести с Блажем было в  нем  нечто
неуловимое и непостижимое, роднившее его с Блажем даже больше, чем сынов
одной матери. Стояли, как два крыла своего народа, как две его ипостаси,
как две ветки могучего дерева, как две половинки  орехового  ядра  -  не
разорвать, не расколоть, не разрубить, - жить, так жить обоим,  умереть,
так тоже вместе!
   Ибрагим обладал метким взглядом и еще более метким умом. Он мгновенно
постиг, что запугать этих людей не дано никому,  поэтому  повел  себя  с
ними, разыгрывая сочувствие.
   - Как же это случилось, что вы не сдержали слова?
   Блаж все так же горделиво смотрел поверх Ибрагимовой головы,  слишком
далеко отбежал он мыслью от этого безнадежного места, чтобы возвратиться
сюда для удовлетворения чьего-то  любопытства,  зато  Моргай  возмущенно
встрепенулся на Ибрагимов вопрос и бросил в ответ коротко и твердо:
   - Мы сдержали.
   - Позвольте напомнить, что это  неправда,  -  усмехнулся  Ибрагим.  -
Белград  выбросил  белый  флаг  в  знак  сдачи,  а  потом   снова   стал
обороняться. Что это, как не измена? Всемогущественный султан...
   - Флаг подняли слабые духом. Такие, к сожалению, находятся всегда. Мы
же не обещали  сдаваться  никому  и  никогда.  Мы  дали  слово  защищать
крепость, и мы защищали ее до последнего.
   -  Какая-то  жалкая  тысяча  защитников   против   всемогущественного
исламского войска?
   - Разве храбрость зависит от числа?  -  вскинулся  Блаж.  -  За  нами
стояла вся наша земля.
   - Это земля  турецкая.  Султан  Баязид  Ильдерим  подарил  эту  землю
сербскому деспоту Стефану Лазаревичу, и тот построил здесь крепость.
   Блаж терпеливо пояснил:
   - Этот берег Дуная дал Стефану венгерский король. И с тех пор  венгры
обязались помогать своим сербским  братьям.  Наш  воевода  Янош  Хуньяди
прогнал отсюда  самого  султана  Завоевателя,  перед  которым  склонился
Царьград.
   - Но вам не удалось повторить подвига Хуньяди? - засмеялся Ибрагим.
   - Зато мы не изменили своей земле,  -  упрямо  сказал  Блаж,  как  бы
намекая на то, что он, Ибрагим,  несмотря  на  его  нынешнее  величие  и
власть над их жизнями, в конце концов, просто  мелкий  ренегат  и  более
ничего.
   Любого это довело бы до бешенства, но Ибрагим  оставался  холодным  и
спокойным.
   - У вас есть какие-нибудь желания? - почти кротко спросил он.
   Блаж не ответил. Моргай пожал широкими плечами. Какие еще  желания  у
людей, до конца выполнивших свой долг и имеющих  полное  право  считать,
что таким образом исполнили свое предназначение на земле...
   И это непроизнесенное слово  "земля"  превращалось  в  оскорбление  и
обвинение уже самого Ибрагима, он это почувствовал и  понял  и  мысленно
поблагодарил бога (какого - разве не все равно), что затеял эту  игру  с
обреченными без высоких свидетелей - без султана и  его  визирей,  а  то
пришлось бы ему пожалеть  о  своем  неуместном  любопытстве,  но  он  не
относился к людям, которые сожалеют о содеянном,  и,  поигрывая  золотой
саблей, лежавшей у него на коленях, небрежно произнес:
   - Похваляетесь, что остались  верными  своей  земле?  Такая  верность
требует награды. Султан поручил мне соответственно вознаградить вас.  Вы
хотели этой земли - мы вам дадим ее. Вас закопают в эту землю.  Закопают
живыми.  Яму  себе  выроете  сами.  Правда,  землекопство  у   мусульман
считается позорнейшим делом, а рытье могилы для себя крайне позорным, но
что я могу поделать? Да и вы не мусульмане.
   - Да, мы христиане, - твердо произнес Блаж. - И поэтому рыть для себя
могилы мы не станем, даже если бы с нас живьем сдирали кожу.
   - Такая  возможность  существует,  -  усмехнулся  Ибрагим,  -  но  вы
захотели земли...
   И он, подражая султану, едва заметным  движением  руки  велел  убрать
обреченных с глаз.
   И эти люди для него уже не существовали.  Были  давно  мертвы.  Он  и
разговаривал  с  ними  из  простого  любопытства.  Узнать,  что  говорят
мертвые. Живые ему нравились больше. Были почтительнее.
   Блажа и Моргая закопали живыми в тот же день между четвертой и  пятой
молитвами. Свидетелями нечеловеческой кары были все венгры - им Сулейман
даровал свободу после этого страшного зрелища - и плененные  в  Белграде
сербы.
   Ибрагим наблюдал за казнью со своего черного (как и у султана) коня в
золотой сбруе. Лишенные одежды, связанные крепкими веревками,  брошенные
на дно глубоченной ямы, выкопанной под высоким берегом, на котором стоял
истерзанный, закопченный, поверженный Белград, Блаж и Моргай не  просили
о пощаде, ни стона, ни вскрика не прозвучало из ямы, когда с  торопливых
лопат дурбашей  посыпалась на них безжалостная земля.
Ибрагим представил себе, как земля засыпает живой  красивый  рот  Блажа,
глубоко, с наслаждением втянул в себя  ласковый  дунайский  воздух  и  с
новой для себя омерзительной радостью  в  душе  поскакал  к  султанскому
шатру.
   Сулейман уже разослал всем, кого надо было обрадовать  или  напугать,
фетх-наме  о  том,  что  Белград  в  его
руках. Теперь, сидя в  своем  роскошном  шатре,  сочинял  стихи,  полные
горечи, меланхолии и тоски. Не спрашивал  о  венграх  у  Ибрагима,  пили