детей отрывали от родителей. Было много горя, слез  и  страданий".  Стон
этот пробьется сквозь толщу столетий. Пили кровь из  народа,  чистейшую,
невиннейшую. Лишали народ будущего, считая в  самоуверенном  ослеплении,
что будущее принадлежит только им. Алаэддин говорил: "Когда  дети  будут
принудительно  исламизированы  и  как  воины  взяты  на  государственную
службу, то этим будет достигнуто их временное и вечное освобождение, ибо
слова  Корана  провозглашают,  что  в  каждом   новорожденном   заложено
стремление к исламу. А когда это стремление распространится в войске  из
христианских детей, тогда легко будет с их помощью приобщать к исламу их
соотечественников, и таким образом все  больше  будет  увеличиваться  их
количество".
   Свыше десяти лет учили взятых в вечную неволю детей в школе аджемов в
Сютлюдже чужому языку, вере и искусству убивать людей, содержа несколько
тысяч в огромном мрачном здании,  убогой  тесноте  и  жестокости,  затем
посылали  самых  ловких  в  янычарские  орты,  остальные  шли  пажами  в
султанский двор и во дворы вельмож, обучались дальше,  выбирая  себе  ту
или иную специальность. Некоторые из  них  на  всю  жизнь  оставались  в
прислужниках,  другие,  как,  например,  прославленный   зодчий   Синан,
проявляли одаренность, еще другие пробивались к наивысшим  должностям  в
державе и уже при Сулеймане становились даже  великими  визирями,  всюду
платя миру той же жестокостью, какую он проявил к ним и  к  их  детству.
Молодых янычар обучали и дальше - до двадцати пяти и  до  тридцати  лет,
пока наконец они не становились воинами, каких не знал мир.  Янычары  не
были  простыми,  вульгарными  головорезами,  как  представлялось   тогда
непосвященным. Подлость  и  жестокость  возрастают  от  учености  -  так
считали наставники этого войска, поэтому неутомимо учили и учили  янычар
до самой смерти, добиваясь  наивысшего  умения  и  совершенства.  И  они
оправдывали надежды. Стреляли из луков так, что на лету попадали птице в
глаз, ятаганами не только рубились в рукопашном бою, но  и  могли  одним
броском пригвоздить человека к  стене,  точно  бабочку  булавкой,  знали
тайны подведения пороховых мин под стены осажденных крепостей,  врываясь
сквозь  проломы,   безжалостно   обрушивались   на   головы   защитников
одновременно с грохотом взрыва;  не  спрашивая  ничьих  советов,  знали,
какого  врага  как  сломить;  не  ожидая  ничьей  помощи,  строили   при
необходимости  корабли,  отливали  пушки,  изготовляли  порох,  наводили
переправы через реки и трясины;  не  зная  жалости,  не  внимая  людским
слезам, не надеялись и на то, что и их кто-то оплачет, и молча  хоронили
своих погибших, имели своих собственных имамов, мудрецов,  поэтов,  даже
святого, коим считался веселый бедный дервиш Ходжа Бекташи,  живший  еще
при султанах Фатихе и его сыне Баязиде, а один  из  последователей  его,
Али-баба, учил  мудрости  жизни  самого  Селима  Грозного.  Когда  Селим
спросил у Али-бабы, в чем счастье на земле, тот ответил,  издеваясь  над
султаном: "Есть, пить, выпускать из себя ветры и испражняться". За столь
оскорбительный  ответ  султан  велел  бросить  Али-бабу   в   подземелье
Эди-куле. Но почти сразу  занемог  желудком.  Тогда  послал  за  дерзким
дервишем и пообещал, что если тот поможет, за  каждый  выпущенный  ветер
будет дарить ему село. И как понесло султана! Даже  его  мать  испуганно
закричала: "Сын мой! Прекрати; а то у тебя ничего не останется!"
   Сильные и здоровые юноши, оторванные  от  родины,  от  веры  и  языка
отцов, с искалеченными навеки душами,  уже  не  имели  никакой  опоры  в
жизни, кроме султана, который лицемерно называл их своими сынами,  и  не
имели ничего святого, кроме платы за свою кровавую  службу  и  грабежей,
коими всякий раз заканчивали резню.  Они  жили  в  огромных  казармах  -
кишласи - возле Ат-Мейдана и  Топкапы,  точно  монахи,  не  имели  права
жениться, все их имущество было с ними  и  на  них,  спали  вповалку  на
войлочных твердых подстилках, как собаки, за  малейшее  недовольство  их
казнили, они не смели никуда отлучаться  на  ночь  -  это  тоже  грозило
смертью. Шли в поход за султаном,  красовавшимся  на  коне  под  золотой
сбруей, покорные и молчаливые,  опаленные  диким  солнцем,  исхлестанные
дождями, утопая в болотах, в тяжелой войлочной своей одежде, месяцами не
высыхавшей от пота и воды, гнившей на людях, так что уже и тело под  нею
как бы прело, и смрад над янычарскими ортами стоял  такой  тяжелый,  как
над табуном слонов или над  отарами  баранов,  которых  гнали  вслед  за
войском на убой. Обреченные быть  отарой  -  были  ли  они  еще  людьми,
оставались ли в них хотя бы крохи разума,  доброты,  благородства?  Была
только слепая отвага, но, глядя на них, можно было сомневаться: в  самом
ли деле отвага - человеческая черта?
   Смертельно истощенные в боях и походах или же измучившиеся за день от
беспрерывных воинских упражнений, падали они после Вечерней  молитвы  на
несколько часов на свои твердые подстилки, как домашний скот.  Считались
опорой султана и империи, а спали как бедные  ремесленники,  не  имевшие
куда уйти из своих убогих мастерских; как кожемяки, спавшие среди  чанов
с вонючими заквашенными кожами; как медники, которым и по  ночам  снился
безумолчный звон в ушах; как уличные брадобреи, бравшие всего  по  одной
акча с человека; как беднейшие армяне, которые с ночи должны были топить
подземные печи хамамов и так и не выходили из-под земли на  свет  божий;
как нищие подметальщики базаров - ферраши, которые так и спали на  своих
метлах под кучами мусора.
   Мир был безжалостен к этим несчастным и не давал им никаких надежд на
освобождение. Когда их гнали на войны, они шли  без  сопротивления,  ибо
идти им было больше некуда; когда  другие  молились,  им  тоже  поневоле
приходилось молиться;  когда  кто-то  обжирался,  они  глотали  слюну  и
яростно скрежетали от голода зубами, думая лишь о  том,  как  бы  урвать
кусок и себе, ибо наедались досыта лишь тогда, когда приходили к  котлам
с пловом после боя и живым полагалась кроме своей пайки пайка павших. Им
по нраву были дерзость и горький смех их святого Бекташи.  Как  Бекташи,
они могли на  этом  свете  считать  своим  только  съеденное,  да  и  то
ненадолго! Как и у Бекташи, у них всегда  урчало  в  животе  от  голода,
потому что ели они только после боя, а в мирное время дважды  в  день  -
после утренней молитвы  и  перед  сном.  Как-то  Бекташи,  голодный  как
янычар,  встретил  человека,  за  которым  шли  слуги,  хорошо   одетые,
упитанные - чуть не лопнут. И воскликнул Бекташи: "О аллах,  взгляни  на
этого человека и возьми с него пример, как надо содержать своих  рабов!"
Один человек сказал Бекташи: "Если так будет дальше,  мир  перевернется,
все станет кверху дном". - "Что ж, - засмеялся Бекташи, - может, дно как
раз и окажется лучшим!"
   Янычары охраняли царство, но  в  то  же  время  были  его  наибольшей
угрозой, как бочка  с  порохом,  которая  может  разломать  неприступную
вражескую стену, но также и поднять  на  воздух  своего  беззаботного  и
неосторожного хозяина.