которой должен ездить сам султан!
   За Бургасом, близ Мурад Тепеси, встретился караван верблюдов, ведомый
невзрачным понурым осликом. Везли древесный болгарский уголь в  Царьград
для джебеджеитов , которым для  пушечного  пороха
необходим был уголь только из родопских лесов.
   Осел семенил, опустив большую голову, и длиннющий  караван  верблюдов
послушно плелся вслед за ним. Осел -  повелитель.  Тут  все  повелители.
Повелители ослов, верблюдов, буйволов, караванов, табунов, стай.  И  над
людьми повелители, хотя люди и норовят всякий раз сбросить этот груз  со
своих плеч. Это только скот пасется там, куда пригонит его пастух.  Люди
- нет. Не должны бы. Перед Карклисе, лежавшем в предгорье Родопа, дорога
разветвлялась: налево - к Эдирне и на  Софию,  направо  -  к  Дунаю,  на
Молдавию, к Днестру и дальше. Ох, свернуть бы направо да  поехать  через
горы и реки и очутиться в Рогатине, в отцовском доме, стряхнуть  с  себя
все, что с нею было, как дурной сон, снова  стать  веселой,  беззаботной
Настасей,  побежать   к   суровому   викарию   Скарбскому   и   послушно
процитировать стихи Горация  о  быстротечности  жизни,  которые  Настася
прежде никак не могла постичь и знай смеялась над  поэтом,  оплакивавшим
какого-то Постума с его морщинами и старостью!
   Но  уже  выезжал  ей  навстречу  с  левой  дороги  сам   Сулейман   в
сопровождении целой тысячи блестящих всадников, надвигался на нее,  весь
в золоте, в  сиянии  самоцветов,  ослеплял,  сжигал,  уничтожал  все  ее
дерзкие мысли, намерения и желания.  Снова  становилась  рабой,  хоть  и
вельможной, снова падала, хоть и вознесенная безмерно над этим  жестоким
миром.
   Постлано было прямо посреди грязи  алое  сукно,  султан  соскочил  со
своего черного коня, ступил на то сукно, пошел навстречу  белой  карете,
дверца  открылась  ему  навстречу,  две  белые  руки,  высвобождаясь  из
пушистых мехов, протянулись к нему, войско  кричало  заученно:  "Падишах
хим чок!" Забылось все, горел отцовский дом, пристанище ее непокоренного
духа, пламенем охватывались ее мечты - и откуда этот пожар?
   А огонь загорался совсем не там, где искала бы его  Роксолана  или  и
сам султан. Еще только тлел, кровавился мучительной раной,  затаенный  и
скрытый, загнанный в наинеприступнейшие глубины султанской  столицы,  но
от этого еще более страшный.
   Янычары, узнав о смерти своего любимца Ферхад-паши, зарыдали от  горя
и отчаянья. Кто теперь поведет их на добычу, и с кем пойдут, и пойдут ли
когда-нибудь, или так и будут прозябать вот тут, возле котлов с  постным
пловом, до скончания века?
   Валиде настороженно приглядывалась к тому, что творится в  янычарских
ортах. Не спешила. Располагала теперь временем. Осталась в столице одна.
Не было ни соперников, ни врагов - одни только сообщники и в добром, и в
злом. Если в котле закипело, пусть доваривается  чорба  до  конца!  Морю
нужно дать разбушеваться, чтобы выплеснуло высокие волны  на  сушу!  Она
сидела у янычарского моря и, поджав свои темные губы,  терпеливо  ждала.
Ждала, пока Роксолана раскисшими зимними дорогами медленно  продвигалась
навстречу своему повелителю. Ждала, пока соединятся те двое и забудут  в
объятиях  весь  мир.  Ждала,  когда   сможет   нанести   удар   наиболее
чувствительный и окончательный. Как  сказано:  "...а  когда  произведете
великое избиение, то укрепляйте узы".
   Лучщего случая уничтожить ненавистную  гяурку  валиде  уже  не  могла
ждать.  Сама  была  виновата,  что  подпустила  эту  украинку  к  своему
царственному сыну слишком близко,  самой  надо  было  и  искупать  вину.
Султан  вышел  из  послушания,  как  будто  эта   маленькая   роксоланка
околдовала его. Валиде сама была маленькой женщиной, верила в силу таких
женщин, но вместе с тем и обидно ей было, что не  смогла  в  свое  время
завладеть султаном Селимом так, как  эта  чужестранка  ее  сыном.  Разве
можно такое стерпеть!
   Пыталась рассорить  султана  с  Хуррем  -  тщетно.  Незаметно,  через
одалисок, толкала  Хуррем  против  своего  сына  -  та  не  поддавалась,
выказывала перед падишахом такую чарующую смесь  покорства  и  дерзости,
что для него весь  мир  замкнулся  в  белотелой,  золотоволосой  рабыне.
Чужеземка пугала валиде своей почти  болезненной  яростью  в  постижении
наук и языков. Домогалась новых и новых учителей,  сидела  в  султанских
книгохранилищах - зачем? Султанова мать задумала нанести удар этой дикой
чужеземке в самое уязвимое место души. В прошлом  году  уговорила  своих
крымских племянников, которые никак не могли поделить ханский трон после
смерти великого Менгли-Гирея, напасть на украинские земли.  Сорок  тысяч
татар пошли на Волынь и Галицию, стали кошем под Мостыськами,  разослали
во все стороны летучие отряды грабителей-людоловов, земля стала  пеплом,
забрали тысячи людей, вывели  весь  скот,  разграбили  хлеб,  ничего  не
оставалось там, где ступил татарский конь. Валиде  ждала,  когда  Хуррем
побежит к султану, станет плакать, упрекать, проклинать,  а  та  затаила
все в себе - никому ничего.
   Валиде не выдержала. Позвала к себе Хуррем, спросила, слышала ли она,
что учинили на ее земле татары.
   - А ваше величество слышали, что московский  Великий  князь  завоевал
Казанское царство и стал называться царем? - дерзко спросила Роксолана.
   - Ты радуешься?
   - Сообщаю вам, моя валиде, так же, как вы сообщили  мне  о  разорении
моей несчастной земли.
   Кроме ума и дерзости гяурка обладала  еще  непостижимой  хитростью  и
даром  предвидения.  Это  она  разгадала  затаенную   мысль   валиде   о
возвеличении Ибрагима до сана великого визиря и женитьбе  на  Хатидже  и
первая сказала об этом  султану.  Хотя  и  знала,  что  валиде  в  любое
мгновение может уничтожить ее, раскрыв падишаху тайну появления гяурки в
его священном гареме, но не боялась ничего! Да и султан, когда его  мать
однажды намекнула, что могла бы  раскрыть  ему  глаза  на  происхождение
одного слишком дорого  для  него  человека,  небрежно  отмахнулся  и  не
захотел слушать. Предпочитал жить с закрытыми глазами, слепым, незрячим!
Какой позор!
   Несколько дней валиде с невероятной  осторожностью  выведывала  через
кизляр-агу, кто может быть верным, на  кого  можно  положиться,  в  чьем
сердце пылает чистейший огонь веры и борьбы за веру.
   Призвала к себе великого  зодчего  Коджа  Синана,  долго  и  подробно
излагала ему свое намерение соорудить в Ускюдари большую  джамию  своего
имени, терпеливо слушала мудрого зодчего, пыталась вообразить себе,  как
растет ее мечеть - кирпич за кирпичом,  камень  за  камнем,  колонна  за
колонной, надпись за  надписью.  Все,  что  делается  на  века,  требует
терпения, упорства, времени. Она не жалела времени ни на что. С  детства