под воздействием небесных  светил,  чаще  всего  естественным,  а  то  и
сверхъестественным путем, на людские тела проливаются наивысшие  дары  и
что иногда одно и то же тело бывает с чрезмерностью  наделено  красотой,
привлекательностью  и  талантом,  вступающими  одно  с  другим  в  такое
соединение, что куда бы ни обращался такой человек, каждое его  действие
столь божественно, что, оставляя позади себя всех  остальных  людей,  он
являет собой нечто словно бы дарованное богом, а  не  созданное  людским
искусством..."
   Кто из смертных  имел  дерзость  сравняться  с  титанами  и  кто  мог
сравняться? И могла ли  замахиваться  на  величие  неведомая  девушка  с
Украины, жестоко брошенная в рабство, лишенная свободы? Если и впрямь на
кого-то проливались небесные дары, то ей суждены были разве что  неверие
и отчаянье. Если благодаря сверхъестественному  напряжению  души  сумела
она в рабстве добыть себе свободу, то это была пока что только свобода в
любви. Казалось бы, что может быть  выше  для  женщины,  чем  свобода  в
любви? Но ведь вся она держится на зависимости, вновь  повергая  тебя  в
рабство, правда, добровольное, сладостное, но все  равно  рабство,  а  в
рабстве не может быть величия.
   Тысячи раз представляла себе Роксолана свою смерть, когда за  вратами
серая зверствовали янычары, прижимала к  груди  крохотных  своих  детей,
умирала вместе с ними, только теперь познав истинный ужас.
   И когда уцелела,  воскресла,  родилась  вновь,  то  родилась  уже  не
Хуррем, а только Хасеки и Роксоланой. Должна была занять в своем времени
место не какое-нибудь, а высокое. Не страшась сияния гениев, не  склоняя
головы перед могуществом повелителей века, один из которых хвастал,  что
в его владениях никогда не заходит солнце,  а  другой,  которого  должна
была любить, ненавидя, и ненавидеть, любя, прозван был за  свои  великие
победы над миром Великолепным. А еще ведь были в те времена  и  женщины,
побуждающие  к  состязанию   красотой,   умом,   несокрушимостью   воли,
врожденным даром.
   Даже в страшном мусульманском мире  промелькнула  неугасимой  звездой
поэтесса Михри-Хатун, которую называли солнцем среди женщин. Родилась  и
жила она  в  Амасье,  не  захотела  стать  рабыней  ни  в  чьем  гареме,
исповедовала  свободную  любовь,  сама  выбирала  любовников  при  дворе
шах-заде Ахмеда, погибшего впоследствии от руки своего  жестокого  брата
Селима. Удивительная женщина! Поднялась над миллионами рабынь, воспевала
свободную и вольную любовь, мечтала о мужчине, готовом пожертвовать даже
жизнью ради любви:

   Коль ты влюблен, то на пути любви
   Не сберегай ты честь и стыд.
   Приложи все старанья и на этом пути
   Отдай даже душу, а не то потеряешь любимую.

   Поэтесса не скрывала своих увлечений. Имена ее любовников становились
известны всем: законник Муайед-заде, поэт Гувахи, сын поэта Синана-паши,
Искандер  Челеби.  Этой  необыкновенной  женщины  боялись   даже   такие
талантливые люди, как поэт Иса Неджати.  Жизнь  царедворца  научила  его
осторожности и предусмотрительности  в  выборе  друзей  и  в  проявлении
симпатии, а тут вдруг какая-то неистовая женщина, бросившая  вызов  миру
ислама, пишет назире на его поэзии! Обиду и злость он вылил в  обращении
к Михри-Хатун:

   О ты, пишущая назире на мои стихи,
   Не сходи с пути пристойности и приличия!
   Не говори: вот в размере и рифме
   Мои стихи стали подобными стихам Неджати.
   Хотя и из трех букв состоят два слова,
   Но разве одно и то же в действительности
   порок и талант?

   Могла ли  эта  женщина  обращать  внимание  на  чьи  бы  то  ни  было
запугивания? Страсть была для нее превыше всего,  она  жила  страстью  и
ради страсти. Когда Искандер Челеби  бросил  ее,  поэтесса  послала  ему
вслед строки:

   Зарыдаю ль, о друг, я в разлуке с тобой,
   Небеса и земля содрогнутся тогда,
   Коль заплачу в тоске по тебе я порой,
   Мои слезы затопят весь мир, как вода.

   Словно  бы  перекликаясь  с  Михри-Хатун,   отзывалась   из-за   моря
венецианка Гаспара Стампа, умершая преждевременно от безнадежной любви к
графу Коллальтино ди Коллальто. И хоть Гаспару Стампа приравнивали  даже
к Петрарке, но какая же страдальческая ее муза рядом с бунтарской Михри:

   Мое бунтарское сердце, синьор мой, ушло с тобою.
   Амура винить могу ли, что стал ты моей судьбою!
   Бегут к тебе мои слезы, летят к тебе мои вздохи,
   Они, как друзья, друг друга поддержат в дальней дороге.
   А если они погаснут, те чистые самоцветы,
   Тогда узнаешь, любимый, что меня уже нет
   .

   Хуррем тоже писала стихи. Бились в ее душе тысячи песен,  стояла  над
бездной, заглядывая туда, теперь могла заглянуть и на небо.  Для  Европы
вельможная женщина-литератор была в те времена явлением обычным.  Сестра
короля   Франции   Франциска   Первого   Маргарита   Наваррская    своим
"Гептамероном" навеки вошла в  литературу.  Стихи  шотландской  королевы
Марии  Стюарт,  полные  любовной  страсти   к   графу   Босуэллу,   были
использованы для обвинения ее в  заговоре  и  убийстве  законного  мужа.
Виттория Колонна, дочь великого коннетабля королевства  Неаполитанского,
благодаря своим стихам сблизилась с самим Микеланджело, а  правительница
небольшого Корреджио Вероника  Гамбара  тонкой  лестью  в  своих  стихах
завоевала благосклонность папы Климента и императора Карла.  Но  то  уже
было при европейских дворах, где женщины если еще и не благоденствовали,
то уже начинали  царствовать,  где  становились  всемогущими  регентшами
престола, как Екатерина Медичи во Франции, а то и королевами,  как  дочь
Генриха VIII английского Елизавета. В мире ислама  такая  женщина  могла
вызвать даже не удивление, а осуждение  и  проклятие.  Может,  Роксолана