Ферхад-паша,   блестящий   воин,   непобедимый   полководец,    гроза
отступников и неверных, прибыв в Белград, решил показать  Сулейману,  на
что он способен, и с пятнадцатитысячным  войском,  подговорив  Бали-бега
пойти с ним, отправился в Срем поколотить  там  венгров.  Переправившись
через Саву и оставив на реке с незначительной охраной суда, они пошли  с
огнем и мечом  по  беззащитной  равнине,  разоряя  виноградники,  сжигая
недосожженное,  грабя  недограбленное,  убивая  все  живое,  что  только
попадалось  на  их  пути.  Между  тем   отважные   сербские   лодочники,
подкравшись  к  турецким  кораблям,  подожгли  их,  перебили  охрану,  а
венгерское войско  внезапно  ударило  железным  кулаком  по  распыленным
войскам Ферхад-паши и Бали-бега. Из пятнадцати тысяч восемь было  убито,
несколько тысяч попало в плен, те же,  что  бросились  назад,  не  найдя
кораблей, тонули в Саве, лишь единицам посчастливилось переплыть  мутную
бурную реку, среди них были и Ферхад-паша с  Бали-бегом.  Потеряно  было
все: люди, кони,  оружие,  знамена.  Победители  послали  лучших  коней,
знамена и пленных вельмож  королю  в  Буду,  а  покрывший  себя  позором
Ферхад-паша не придумал ничего лучше, как  отправиться  через  несколько
месяцев в столицу, надеясь,  что  его  жена  и  султанская  мать  сумеют
заступиться за него перед Сулейманом и  вновь  вернут  его  в  положение
визиря.
   А тем временем из восточных провинций шли новые  и  новые  жалобы  на
султанского зятя. Он перебил там много  верных  султану  вельмож,  чтобы
захватить их богатства. Доставил на Родос  Сулейману  богатые  дары,  но
себе взял тысячекрат больше. Подбивал янычар против султана.
   Собственно, этим Ферхад-паша мало чем отличался от  других  исламских
забияк. Но провинности свои усилил поражением  от  венгров  и  сербов  в
походе, в который его никто не посылал.  Поражений  султаны  не  прощали
никому.  А  тут  еще  венгерский  король  дерзко  отбросил   предложение
Сулеймана о вечном мире.
   Султан ожесточился.  Не  хотел  принимать  Ферхад-пашу,  ссылаясь  на
занятость важными государственными делами.
   Вокруг Топкапы злорадно шептали:  "Какие  государственные  дела?  Эта
красноволосая ведьма и презренный  грек?  А  для  настоящего  воина  нет
времени?"
   Султан торжественно  проводил  Ибрагима  в  Египет,  сопровождая  его
корабли (чего  никогда  не  бывало)  на  своем  раззолоченном  барке  до
Принцевых островов. Затем (чего тоже до  сих  пор  не  бывало)  совершил
торжественный выезд по столице вместе с султаншей Хасеки - она сидела  в
белой с золотом карете, запряженной белыми лошадьми, рядом с  падишахом,
и оба сияли золотом и драгоценными камнями так, что у прохожих рябило  в
глазах.
   После  этого  Сулейман  отправился  на  охоту   в   Эдирне,   повелев
Ферхад-паше прибыть туда для отчета о своих действиях в Белграде.
   Ничто  так  не  похоже  на  войну,  как  охота.  Поэтому  султан  сам
возглавляет охоту, сам гонит зверя и наблюдает, чтобы никто не уклонялся
от своих обязанностей. Вставать рано,  переносить  холод,  жару,  дождь,
одолевать бездорожье, быть каждую минуту готовым не просто  к  убийству,
но порой и к схватке, к  смертельному  поединку,  когда  напуганный  или
раненый зверь бросается  на  тебя,  чтобы  в  твоей  гибели  найти  себе
спасение, есть ячменный хлеб и то, что сам добыл на охоте, пить воду  из
ручьев, а то и из болот.
   Кратчайший путь насыщения для человека - хлеб и мясо.  Так  и  жизнь.
Никаких отклонений. Для султана хлебом  была  власть,  мясо  должен  был
добывать на охоте или на войне. Сорок тысяч спахиев, сотни вельмож,  три
тысячи телохранителей и отборных янычар сопровождали Сулеймана  в  лесах
Фракии. А на их стрелы и копья гнали  зверя  десятки  тысяч  загонщиков,
поднятых со всех сел этого края. Эти люди даже платили меньшие налоги  в
султанскую  казну  за  то,  что  должны  были  прислуживать  на   охоте,
заготовляли сено и клевер для тысяч коней и  верблюдов,  были  конюхами,
верблюжатниками, псарями, сокольничими, загонщиками.
   Все леса и горы наполнились людским  гамом,  конским  ржанием,  ревом
верблюдов, лаем собак, только звери спасались  от  смерти  и,  спасаясь,
нападали на своих убийц молча, олени летели, как ветер,  не  задевая  ни
единой веточки, кабаны проламывались сквозь чащи с неистовостью  смерти,
медведи в предсмертном рывке удивленно становились на задние лапы и даже
убитые казались грозными и могучими, поэтому Сулейман любил  ездить  меж
убитых зверей и разглядывать их с седла,  точно  поверженных  врагов  на
поле боя. Получал от этого зрелища как бы юношескую  радость  в  сердце,
что-то кипело  в  нем,  бурлило,  он  снова  ощущал  дыхание  необъятных
просторов, которые где-то покорно ждут, пока он придет их завоевывать, и
был готов к этому так  же,  как  в  первый  день  своего  вступления  на
престол.
   Дважды в неделю возвращался в роскошный серай в Эдирне у реки  Мерич,
где созывал диван, принимал иноземных послов, выслушивал гонцов со  всех
уголков своего беспредельного царства.
   В ненастный  осенний  день  перед  дворцом  собрали  несколько  сотен
болгарских, сербских, албанских, греческих и македонских  детей,  взятых
по  налогу  крови  -  девширме.  Пригнанные  султанскими  эмирами  через
каменистые горы, привезенные в переметных сумах  из  далекой  Боснии,  с
берегов Стружского  озера  и  с  берегов  сладководных  славянских  рек,
оборванные, босые, худые, несчастные, сбитые  в  беспорядочную  дрожащую
толпу,  дети  стояли  перед  дворцом,  и  только  большие  черные  глаза
светились на их осунувшихся лицах, глаза,  еще  полные  слез,  страха  и
глубоко, навеки затаенной ненависти к тем, кто  оторвал  их  от  родного
крова. А султан проезжал перед ними на черном коне,  весь  в  золоте,  в
мехах,  в  драгоценном  оружии,  и  конь  его  был  весь  унизан  такими
драгоценностями, что за них можно было бы купить  не  только  толпу  вот
таких маленьких рабов, но и целую державу.
   Натешившись созерцанием будущих защитников и опоры  ислама,  Сулейман
велел впустить к нему Ферхад-пашу, который был вынужден, ярясь и  скрипя
зубами, ждать приема и тут так же, как перед этим в Стамбуле.
   Султан, поджав ноги,  сидел  на  широком  роскошном  троне,  устремил
взгляд мимо Ферхад-паши  куда-то  в  разрисованный  арабесками  потолок,
безмолвные дильсизы каменными идолами торчали у дверей и по  всем  углам
огромного тронного зала, и ни  одного  вельможи,  ни  единого  свидетеля
разговора, пусть бы уж хоть какой-нибудь жалкий  придворный  писарь.  Но
Ферхад-паша  сделал  вид,  что  не  замечает   ни   мрачного   блуждания
Сулейманова  взгляда,  ни  подозрительной  пустоты  тронного  зала,   ни
нежелательных при его  разговоре  с  султаном  настороженных  дильсизов,
которых сегодня здесь было слишком много. Он явился пред очи Сулеймана в