Мехмеда.
   К  его  удивлению,  Хуррем  восприняла  эту  тяжелую  для  нее  весть
спокойно.
   -  Вы  не  сказали  муфтию,  что  это  мое  требование  -   устранить
Шемси-эфенди?  -  лишь   спросила   она,   как   показалось   Сулейману,
встревоженно.
   - Это была моя воля.
   - Женщина создана для клетки, - невесело улыбнулась Хуррем.
   - Женщина,  но  не  султанша  Хасеки!  -  с  не  присущим  ему  пылом
воскликнул султан.
   - Но с муфтием не может состязаться не то что слабая женщина, но даже
всемогущий   султан.   И    тысячеверблюдный    караван    зависит    от
одного-единственного осла, идущего впереди.
   Она издевалась теперь уже над самим султаном, но он  простил  ей  это
издевательство, поскольку чувствовал себя виноватым перед Хуррем,  более
же всего - перед собственной слабостью.
   Хуррем склонила к нему голову, будто отдавала ему себя и свою  жизнь,
и неожиданно попросила:
   - Мой повелитель, сделайте так, чтобы валиде была милостивее ко мне.
   - Но разве моя державная  мать  не  держит  весь  гарем  под  зашитой
благополучия?
   Она еще ниже склонила к нему свою беззащитную голову.
   - Пусть она будет милостивее ко мне!
   Необъяснимое упорство, непостижимое желание! Он не знал,  что  Хуррем
теперь легко раздражалась, часто плакала, может, от жалости  к  себе,  а
может, от гнева на других. Для него  она  оставалась  неизменной,  желал
видеть ее веселой, смеющейся, беззаботной, даже в ее уме  нравилась  ему
какая-то беззаботность и дерзость, ибо упрямой понурости, коей  сам  был
переполнен до краев, не терпел ни в ком, особенно в людях близких.
   - Я не понимаю твоего желания, - почти отчужденно молвил Сулейман.
   Хуррем сверкнула на него зеленым огнем,  но  сразу  и  пригасила  тот
огонь, присыпала его шелковистым пеплом покорности.
   - Устройте свадьбу, ваше величество!
   - Свадьбу?
   Эта женщина могла удивить самого  аллаха,  для  которого  нет  ничего
сокрытого ни на земле, ни на небе.
   - Какую свадьбу?
   - Не для меня, а ради меня, мой повелитель.
   Султан погладил ее по голове, снисходительно похлопал по щеке.
   - Если бы сказали, что свадьбы происходят на небе, женщина приставила
бы лестницу даже туда. Но о чьей свадьбе ты хлопочешь?
   - Султанской сестры Хатиджи. Если вы дадите  ей  мужа,  валиде  будет
милостивее ко мне. Обе будут. Валиде и ваша царственная сестра  Хатиджа.
Я убедилась в этом, когда вы выдали свою сестру Хафизу за  Мустафа-пашу.
Сельджук-султания, выданная за Ферхад-пашу,  никогда  не  причиняла  мне
огорчений...
   - Я не думал над этим, - сказал Сулейман. - Для моей  младшей  сестры
нужен муж, достойный ее положения и ее редкостной красоты.
   - А ваш великий визирь, ваше величество?
   Султан почти отшатнулся от нее. Ее слова граничили с колдовством.
   - То же самое мне говорила моя царственная мать. Вы сговорились?
   Она его не слушала, продолжала свое:
   - Я же говорю вам,  тогда  валиде  будет  милостивее  ко  мне.  Кутлу
мюбарек олсун - да будет свадьба счастливая и благословенная.
   Последние слова она пропела, вскочив и повеяв  на  Сулеймана  молодым
ветром своего тела, а он  сидел,  изнеможенно  откинувшись  на  парчовые
подушки,  восхищенный  до  беспамятства  этой  неисчерпаемой   в   своих
неожиданностях  женщиной,   которая   умеет   угадывать   сокровеннейшие
намерения, слышать слова, сказанные и не ей, перекладывать свои мысли  в
твою голову так, что ты считаешь их своими,  веришь  в  них,  не  имеешь
никаких сомнений.
   - Над этим надо подумать, - сказал султан, который хорошо  знал,  что
никогда не следует торопиться, разве лишь в том случае,  когда  предаешь
человека  смерти,  ибо  с  врагом  надо   расправляться   беспощадно   и
незамедлительно, пока он не опомнился и не бросился на тебя.
   Можно было бы, правда, еще спросить у Хуррем, почему она уверена, что
Ибрагим будет наилучшим мужем для Хатиджи. Но к лицу ли ему  спрашивать?
Султаны не удивляются и не спрашивают. Для  них  открыто  все,  что  для
простых смертных  за  семью  замками.  Кроме  того,  что  может  сказать
женщина? Валиде, когда он полюбопытствовал, почему бы она  хотела  иметь
зятем Ибрагима, сослалась на то, что великий визирь  любимец  не  только
султана, но и всей султанской семьи, словно бы  этого  было  достаточно.
Любимцем может быть и придворный шут, у Сулеймана есть любимый  капиджи,
который всегда приветствует султана близ Баб и-Гумаюн, но не станешь  же
отдавать царскую сестру за кого-нибудь из этих людей!
   Он все же не вытерпел и спросил у Хуррем:
   - Почему ты считаешь, что мы могли бы  выдать  красавицу  Хатиджу  за
Ибрагим-пашу?
   - О мой повелитель! - воскликнула султанша. - А за кого же  вы  могли
бы выдать свою сестру?  Вы  считаете  ее  самой  большой  драгоценностью
султанской семьи, если еще и  доныне  держите  в  недоступности  гарема,
значит, достойным Хатиджи  может  быть  во  всем  мире  только  человек,
занимающий второе место после Повелителя Века!  А  кто  может  считаться
сегодня вторым после того, кто является тенью аллаха  на  земле?  Короли
припадают к стопам вашего величества,  император  напуганно  выслеживает
каждый шаг могучего исламского войска, шах кызылбашей дрожит  за  своими
горами, которые  когда-то  считались  неприступными,  но  после  султана
Селима, вашего отца, они навеки утратили эту свою грозную  славу,  халиф
склонил голову перед вами, передав вам свое священное  звание,  крымский
хан - ваш послушный подданный. Кто же еще? Я не вижу в этом мире никого,
кто мог бы стать подле Повелителя Века, кроме того, кого он сам поставит
в своих безграничных милостях. Равным султану на  этом  свете  не  может
быть никто. Подобным? Да. Если этого пожелает султан. Вы поставили рядом
с собой Ибрагим-пашу, разве этого не достаточно,  чтобы  признать  этого
человека вторым в мире, а коли так, достойным вашей царственной  сестры,
прекрасной Хатиджи?
   - Мы подумаем над этим, - хрипло произнес  Сулейман,  снова  и  снова
радуясь в душе щедрости судьбы, пославшей ему эту женщину,  и  в  то  же
время опасаясь, как бы  не  потерять  ее  из-за  какого-нибудь  нелепого
случая, ведь разве же не благодаря  случаю  обрел  ее,  познал,  постиг?