роскошном одеянии, в сиянии богатства,  здоровья,  бодрости,  остроумия.
Целуя правую руку султана, пошутил: в самом ли деле такая белая, холеная
рука могла удержать меч, который рассек стены Белграда и Родоса?
   Поднес Сулейману сирийский ковчег из золота и хрусталя  в  неимоверно
дорогих самоцветах,  коря  себя  за  непростительную  забывчивость,  ибо
должен был поднести этот ковчежец вместе с головой  предателя  Джамберди
Газали, от которого спас  престол  четыре  года  назад.  Сулейман  хмуро
молчал. Не отозвался на шутку, не поблагодарил  за  ту  прежнюю  услугу,
оказанную трону его зятем. Ферхад-паша не смутился. Хлопнул в ладоши,  и
его пажи внесли два мужских и два женских одеяния из златотканого шелка,
сшитых по-персидски.
   -  Кланяюсь  вашему  султанскому  величеству  и  прекрасной  султанше
Хасеки, - поднес Ферхад-паша подарки Сулейману. - После  того,  как  мои
янычары погуляли  среди  кызылбашей,  у  тех  пропала  охота  бунтовать,
единственное, на что они теперь способны, - это шить такие одежды.
   Сулейман  наконец   смилостивился.   Принял   дары.   Велел   окутать
Ферхад-пашу  дорогим  кафтаном,  подать  ему  на  золотом  подносе  кучу
дукатов. Это взбодрило Ферхад-пашу, и он не медля перешел  от  поклонов,
острот и лести к жалобам.
   - Вы отторгли верного раба своего от света очей ваших, мой султан!  -
воскликнул он с нескрываемым укором.
   - Верность доказывают делами, - заметил султан.
   - Делами? - Ферхад-паша мгновенно забыл,  что  перед  ним  не  просто
сановный родственник, а загадочный  всемогущий  повелитель.  Все  обиды,
собираемые   на   протяжении   нескольких   лет,   усиленные   гаремными
нашептываниями, обожанием янычар, мгновенно вскипели в нем, выплеснулись
неудержимо  и  непроизвольно.  -   Какими   же   делами,   мой   султан?
Вспомните-ка: кто больше сделал для вас  со  дня  вступления  вашего  на
престол, нежели Ферхад-паша? Сидели бы вы на этом золотом троне, если бы
я  не  принес  вам  голову  предателя  Джамберди?  Назывался  бы  султан
Сулейманом, если бы Ферхад-паша пошел на сговор с тем же Джамберди,  или
с туркменскими ханами,  или  с  кызылбашами?  А  теперь  от  Ферхад-паши
требуют еще каких-то дел. Я не слезал с коня целых двадцать лет, я ходил
с великим султаном Селимом против  шаха  и  против  халифа,  я  отчаянно
дрался с неверными и изменниками, получал раны -  и  за  это  меня,  как
собаку, выгнали из визирского дивана,  послали  жалким  санджакбегом,  а
Сирия и Египет отданы тому, кто еще ни единого раза не взхмахнул мечом!
   - Ты ободрал наши восточные провинции так, что они до сих пор  ничего
не дают в казну, - спокойно сказал Сулейман.
   Ферхад-паша должен был бы почуять в этом спокойствии угрозу для себя,
но, увлеченный своими обвинениями, он утратил всякую осторожность.
   - Я ободрал? Посмотрим, что останется от Египта  после  этого  грека,
который вашими милостями ест и спит на золоте! А если я что-то и брал  с
тех бунтовщиков, то только затем, чтобы накормить бедных, вечно голодных
детей ваших - янычар! И за это меня из визирей в санджакбеги?
   - Ты опозорил даже звание  санджакбега.  Допустил,  чтобы  пятнадцать
тысяч славного исламского войска было побито  пятью  тысячами  неверных.
Потерпел позорное поражение, а потом еще и позорно бежал.  Честный  воин
должен остаться на поле боя. Как ты смеешь жить после такого поражения?
   Только теперь Ферхад-паша должным образом оценил предусмотрительность
султана: свидетели здесь воистину нежелательны. Дильсизы не  принимаются
во внимание. Они немы, как мертвые. И все тут мертвое, даже этот султан,
у которого не дрогнет ничто ни в лице, ни в окаменевшей фигуре. Но  ведь
он, Ферхад-паша, великий воин, царский  зять,  любимец  янычар  и  всего
войска, которое держит этот золотой престол, он жив и он хочет жить!
   - Мне не жить? А кому же тогда жить? Да я живее всех  вас!  Вы,  ваше
султанское величество, почему же вы не умирали  со  своими  воинами  под
Родосом? Мои пятнадцать тысяч побиты пятью тысячами венгров? А сто тысяч
мертвых под стенами Родоса, который обороняли полтысячи неверных? Почему
же не легли вы, мой султан, со своими убитыми?
   - Я завоевал Родос, а что завоевал ты?
   Простой вопрос застиг Ферхад-пашу врасплох. В этом словесном поединке
ему так и не суждено было победить, ибо падишах всегда прав, а подданные
могут быть только виноваты. Но он надеялся хоть высказать  султану  все,
что он думает о нем, напомнить о своих заслугах, которые  не  отберет  у
него сам аллах. И вот такой простой  вопрос:  "А  что  завоевал  ты?"  И
Ферхад-паша, несмотря на всю свою дерзость, не знал, что сказать. Вообще
когда ты  стоишь,  а  твой  противник  сидит,  то  уже  этим  ваши  роли
определены наперед: тот, кто сидит, обвиняет, кто стоит,  оправдывается.
Как только подумал об этом Ферхад-паша, вся кровь ударила ему в  голову.
Он должен оправдываться? Перед кем и в чем?
   - Я знаю, откуда распри между нами! - воскликнул он. - Все это  из-за
того сладкоречивого негодяя Ибрагима и той сучки Роксоланы!
   - Уйди прочь! - тихо, но уже не скрывая  угрозы  в  голосе,  произнес
Сулейман.
   - Не пойду, пока не выскажу всего! Пока не услышишь! Ибо кто же  тебе
скажет? Все боятся! Все никчемны! А я воин! Я ходил в славные  походы  с
султаном Селимом, когда вы еще обцеловывались со своим греком. Я...
   Султан шевельнул пальцем, прочерчивая  в  воздухе  поперечную  черту,
дильсизы мигом набросились на Ферхад-пашу, схватили его за руки,  но  он
вырвался, выхватил кинжал.
   - Прочь, безъязыкие! Порешу всех тут! Не подступай!
   Они окружили его безмолвной упрямой стеной, отталкивали, оттирали  от
султанского трона, отгоняли  осатаневшего  пашу,  который  спотыкался  о
толстый ковер, путался ногами в  длинных  полах  своего  негнущегося  от
золота кафтана. Не дался дильсизам и за дверью! Прошел по всем дворцовым
переходам, выкрикивая  оскорбительные  слова  про  султана  и  султаншу,
потом, избавившись от преследователей, не покинул  дворцового  сада,  а,
усевшись на  мраморной  лавке,  поставленной  еще  Баязидом  Йилдыримом,
который любил сидеть тут  и  смотреть  на  большой  фонтан,  снова  стал
проклинать Сулеймана, Ибрагима и  особенно  гяурку,  околдовавшую  этого
несчастного   повелителя   так,   что   он   разгоняет   своих    лучших
военачальников.
   То ли Сулейман услышал это сам,  то  ли  ему  донесли,  что  паша  не
унимается, только чауши дельсизов  получили  повеление  заткнуть  глотку
неистовому босняку. Снова бросились немые на  Ферхад-пашу,  и  снова  он
выхватил свой нож и стал отмахиваться, но прибежали еще  новые  чауши  с
длинными тяжелыми палками,  и  заносчивый  воин  был  убит  бесславно  и
позорно, как взбесившийся пес. Уже у мертвого Ферхад-паши отсекли голову
его же собственным ножом, и впоследствии распространился слух, что  этим