священнику.  Снова  должна  была  провести  ночь   со   своими   давними
темноликими богами, скорбно взиравшими на нее поверх лампадки.  Написала
коротенькое письмо султану, отослала с гонцом, немного подремала.
   Дальше  дорога  шла  на  Силиврию.  Через   селение   контрабандистов
Каракли-Кьёй, мимо засыпанного песками Кумбургаса дорога вывела  обоз  к
морю. Кончилась грязища, осталось позади  бездорожье,  путь  стлался  по
твердому камню, справа вздымались  пологие  холмы,  слева  шумело  море,
такое вольное и безмятежное, что душа летела на его просторы, как птица,
и молча рыдала от восторга. Обед был устроен в  селении  Бургадос  перед
ханом. Дальше по дороге встретились  огромные  табуны  коней.  Гнали  на
продажу в  Стамбул.  Невозможно  было  даже  вообразить,  сколько  коней
продается в столице. На Аврет-базаре  коней  продают  вместе  с  людьми.
Гнали коней не турки и не болгары. Роксолана узнала этих людей с первого
взгляда.  Маленькие,  жилистые,  грязные,  большие   луки   за   спиной,
притороченные к седлам арканы,  кошмы,  турсуки  с  кумысом,  -  татары!
Точнехонько такие же, как те, что везли ее из Рогатина  и  продавали  на
рабском торге в Кафе. Родная кровь султанской матери, а следовательно, и
у султана какая-то частица татарской крови - и в ее детях!  Горе,  горе!
Как страшна жизнь! Убитая вынуждена стать родной своему убийце! Будет ли
когда-нибудь  отмщение  за  содеянное  и  исчерпается  ли  долготерпение
людское и господнее?
   На ночлег остановились в Силиврии. Большой  город.  С  одной  стороны
гора, с другой - скала, пристань для султанского барка. Из четырех ханов
люди михмандара выбрали для султанши тот,  в  котором  было  две  жалких
комнатки. Все остальные были построены по турецкому обычаю  так,  что  в
них люди и скот не разделялись, только и  всего,  что  для  людей  между
колоннами, поддерживавшими кровлю, были каменные возвышения, на  которых
можно было разводить огонь, варить еду и кое-как согреться.  Дым,  смрад
от верблюдов, едкий конский пот, нечистоты - вот что такое хан.
   Комнатки для султанши и султанских  детей  устланы  коврами,  нагреты
жаровнями, из курильниц струились крепкие ароматы аравийских  бальзамов,
очищающих воздух от смрада и эпидемий. Роксолана сама накормила  Мехмеда
и Михримах, дала грудь ненасытному Селиму,  который  ежеминутно  кричал,
требуя молока, потом велела приготовить ей одежду на завтра  (должна  бы
менять одежду по меньшей мере пять раз на день - перед каждой  молитвой,
но вынуждена была  в  дороге  довольствоваться  одноразовой  переменой),
выбрала  себе  на  ночь  книгу.  Это  был  трактат  арабского   философа
Ибн-Рошда, называемого в Европе  Аверроэсом.  Ибн-Рошд  писал,  что  нет
ничего всеохватнее материи и что бог - это и есть вечная природа. Он  не
хотел признать бессмертия души, отбрасывал миф о потусторонней  жизни  и
воскрешении. Коли так, тогда кому же молиться и на что надеяться?  Разве
она, Роксолана, не была уже мертвой и похороненной  навеки  и  разве  не
воскресает  теперь,  не  возносится  медленно,  несмело,  но  упорно   и
неустанно? Или все это сон и  наваждение?  Нет,  она  вырывается  из-под
власти  темных  сил,  она  обретает  давно  утраченную  свободу,  и   ее
путешествие первое свидетельство  этого,  -  но  может  ли  возвратиться
свобода к человеку, когда в душе  его  нет  веры?  Во  что  должна  была
верить? В бога? Но он бросил ее на погибель,  отказался  от  нее,  отдал
богу иному, и теперь ее душу терзала вина отступничества,  но  может  ли
быть виновной жертва,  которую  раздирают,  не  желая  помириться  между
собой, два диких зверя?
   В любовь?  А  разве  истинная  любовь  может  начинаться  с  рабского
порабощения тела? Султан вошел в нее не через душу, а через тело, и  уже
не было чистой любви, а только позор и горечь. Может, в звезды, в  небо,
в сияющие высоты? Может, может...
   Она спала, как птичка на качающейся ветке. Только смежит веки  и  уже
вздрагивает от малейшего шороха. Сама удивлялась: откуда  берутся  силы,
как живет?
   Среди ночи в хане поднялся переполох. Прибыл царский гонец. Письмо от
султана для возлюбленной  Хуррем.  Не  полагалось  будить  султаншу  так
поздно, но воля падишаха выше чьего бы то ни было спокойствия.  Впрочем,
Роксолана и не спала. Письмо было коротенькое  и  не  требовало  ответа.
Султан выезжал навстречу своей Хасеки. Войско охраняло путь от  Силиврии
до  Эдирне.  Пусть  его  султанша  с  царственными  детьми  путешествует
спокойно и счастливо.
   Из Силиврии дорога шла на Чорлу. На горах виднелись остатки  античной
стены, выстроенной византийским императором  Анастасием  для  защиты  от
болгар. Тысячелетние руины. Тут  все  было  старым,  может,  когда-то  и
славным, все было историей. Силиврия, о которой  писали  еще  Геродот  и
Страбон. Вымощенная выщербленными плитами дорога вдоль  моря,  где  убит
был  когда-то  Марк   Аврелий.   Эта   тысячелетняя   стена.   Названия,
воспоминания, руины. А что ей история, если имела уже  свою  собственную
историю, пред которой бледнеет все известное в деяниях человеческих.
   Дорога поворачивала от моря, отдалялась от вольной стихии, терялась в
холмистости  материкового  простора.  Прощайте,  морские  воды,  прощай,
вольный ветер, горький запах раскованности, с богом,  нереиды,  тритоны,
дельфины, боги и божки!
   Обедали в Киникли. Небольшое село, но было в нем четыре ханы и джамия
для правоверных, хотя  жили  здесь  в  большинстве  своем  греки.  Снова
навстречу табуны татарских коней, которые переправлялись  через  речушки
Ятигису и Бахулдересу. На ночь прибыли в Чорлу. Город побольше Силиврии.
Три джамии, греческая и армянская церкви. Несколько ханов и даже большое
медресе, построенное великим визирем султана Баязида Чорлулу  Али-пашой.
Был  родом  отсюда,  начинал  простым  угольщиком,  затем   очутился   в
султанском гареме, от простого евнуха дослужился до  звания  кизляр-аги,
впоследствии стал великим визирем. Не принес счастья своему султану. Как
раз на равнине возле Чорлу войско Баязида  было  разгромлено  его  сыном
Селимом, и султан вынужден был уступить  трон.  Расплата  не  замедлила.
Через восемь лет Селим на пути из Эдирне в Царьград умер в том же Чорлу,
где когда-то сражался с родным отцом.
   Встречать султаншу вышли местный кадий и кехаята - староста.  Клонили
головы в тяжелых  тюрбанах,  прикладывали  к  груди  сложенные  лодочкой
ладони. Все молча. Без слов. Только  метали  холодные  стрелы  взглядов.
Проклятая гяурка! Проклятая, проклятая!
   В последующие два дня обрюзгший михмандар и  его  ленивые  евнухи  не
могли найти помещений для постоя ни  в  Карашаране,  ни  в  Бургасе.  Не
помогали ни деньги, ни угрозы, ни просьбы. Все  упорно  твердили:  чума.
Никто не хотел брать на себя риск. Такие высокие личности, а у них  мор.
Пришлось две ночи провести в  войлочных  шатрах.  Дорога  была  ужасной.
Потоки воды, вязкая грязь, разрушенные мосты, лужи.  И  это  дорога,  по