Андреев.
     - Знаю таких казаков,  - кивнул Мирон Нагиба.  - Блюдолизы, вечно
подле домовитых крутились.
     - Как опознал, стрельче?
     - А я тогда в Воеводской избе был,  атаман.  Караулил в сенцах, а
дверь-то настежь.  Жарынь!  Воевода к тому ж во  хмелю  пребывал,  все
громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.
     - Добро,  стрельче,  возьмем тебя  в  казаки.  А  теперь  ступай,
недосуг мне... Черна весть. Есаулы, скликайте круг!
     На кругу Болотников ронял сурово:
     - Подлая  измена  на  Дону,  други!  Богдашка Васильев продал нас
боярам.  Надумал,  собака, извести голутвенных. Голытьба ему - поперек
горла.  Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались.
Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в
спину вольного казачества!
     И загудело,  забесновалось тут казачье море.  Гнев  опалил  лица,
гнев выхватил из ножен казачьи сабли.
     - Смерть Васильеву! - яро выплеснула из себя повольница.
     - Смерть,  други! Казним лютой смертью! - продолжал Болотников. -
Завтра  же  снимемся  с  Луки  и  пойдем  на  Дон.  Худое  будет  наше
товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам
не кинем.  Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса,
в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть,
вина не припить,  зипунов не износить.  Так ужель с братьями своими не
поделимся,  ужель  друг  за  друга не постоим?  Зипуны и хлеб ждет все
Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!
     - На Дон, батька! - мощно грянула повольница.

     Выступили на челнах, стругах и конно.
     - Доплывем до Камышинки,  а там Раздорский шлях рядом,  -  сказал
Болотников.
     - А коль стрельцов повстречаем?
     - Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят - конница
прикроет. Прорвемся, други!
     По Усе  растянулся  длинный караван из челнов и стругов.  Миновав
устье, вышли на волжское приволье.
     Иван плыл  на головном струге.  Высокий нос судна украшал черного
мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же,
на  кичке,  стояли  медные  пушки,  бочонки с зельем,  лежали наготове
тяжелые  чугунные  ядра,  затравки,  просаленные  тряпицы  и  смоляные
фитили.
     Распущенные шелковые алые паруса  туго  надуты.  Попутный  ветер,
весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.
     Атаманский ковровый шатер -  на  корме.  Распахнув  кафтан,  Иван
стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.
     Быстро и весело летят челны и струги.  А над Волгой -  протяжная,
раздольная песня:

                  Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,
                  Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,
                  Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,
                  Дубравушки зеленые, дубы столетние...

     Подхватил и  Болотников  казачью  песню,  подхватили  есаулы.   И
загремела,   распахнулась  Волга!  И  полетела  удалая  былинушка  над
голубыми  водами,  над  золотыми  плесами  да  над  крутыми  берегами,
устремляясь к соколиным утесам.
     Прощай, Жигули!
     Прощай, богатырские кручи!
     А левым берегом бежала конница.  Мелькали копья,  лохматые  гривы
ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.
     - Степью пахнет,  батька,  - завистливо поглядывая на  вершников,
блаженно крякнул Нечайка.
     - А не сменить ли нам казаков? - ступил к атаману Васюта Шестак.
     Болотникова и самого подмывало в степное приволье.
     - Сменим... Гребцы, примай к берегу!
     - Любо, батька! - возрадовались есаулы.
     Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.
     - Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, - повелел
Болотников.
     Высыпали на  берег,  замахали  шапками наездникам,  державшимся в
полуверсте.  Каждый был одвуконь,  имея в запасе проворную  горбоносую
басурманскую лошадь.
     С атаманом и есаулами  очутился  и  Первушка.  Ему  не  терпелось
взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим
казаком.
     Сменили вершников  и  легким  наметом  поскакали  вдоль крутояра.
Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.
     - Эге, да ты и впрямь удалец, - похвалил парня Болотников.
     Первушка раскраснелся,  огрел  плеткой  коня  и  полетел  впереди
станицы.
     Есаулы рассмеялись:
     - Ишь, как Гаруня наловчил сына.
     - Славный детина.
     - Вот и еще Дону казак!
     А далеко влево простиралась степь.  Серебрились  длинные  макушки
ковыля,  тонули  в  буйных  зарослях  чернобыла и табун-травы буераки,
увалы и лощины,  маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили
в ясном бирюзовом небе коршуны.
     Болотников полной грудью вдыхал запахи  трав,  любовался  степной
ширью,  и  на  душе  его  становилось  все светлей и радостней.  Степь
оживила,  влила новые силы.  Он бодро  и  весело  глянул  на  есаулов,
молвил:
     - Пригоже в степи, други.
     - Пригоже, батько. Скоро будем в станице.
     - Скоро, други!
     Версты через  три  донеслись  запахи  гари.  Затем увидели казаки
черные дымы пожарищ.
     - Деревенька  горит.  А  ну  поспешим,  донцы!  -  пришпорил коня
Болотников.