Болотников.
     - А пущай пушки наводят,  казака не испужаешь.  Вон нас сколь!  -
горячо изронил Нетяга.
     - Вестимо,  - хмыкнул Иван. - Казак завсегда отважен. Прикажи - и
на пушки полезет,  живота не пощадит. Но то не слава, коль за боярский
зипун башку терять.  Нам живой казак надобен. А вот тебе, Степан, чую,
донцов не жаль.  Хоть полвойска потеряй, лишь бы суму набить. Худо то!
Худо урон нести.
     - Но как же быть, атаман? - развел руками Нечайка.
     - А вот как, други. Возьмем купца врасплох. Пусть себе плывет без
помехи.  Усу да Луку миновал - и завеселился:  прошли разбойное место,
теперь можно и оружным передохнуть. Чуете?
     - Ну?
     - А мы к истоку подплывем, челны на Волгу перетащим - и в камыши.
Зрели,  какие там,  скрытни?  Вот в них купца и подловим.  И Волга там
поуже, бегу челнам меньше. Чуете?
     - Ай  да атаман,  ай да хитроныра!  - восхищенно хлопнул в ладоши
Иван Гаруня. - Тому бы сам Ермак позавидовал.
     - Чуем, батька! - поддержали затею атамана есаулы.
     - Люб! - сказало воинство.
     - А  коль  любо,  то  плывем,  други!  -  воскликнул Болотников и
тяжелой поступью пошел к челну.

     День и ночь,  вместе с мужичьими  челнами,  плыли  к  переволоке.
Утром  перетащились на Волгу и надежно упрятали челны в камышах,  сами
же расположились станом в дубраве.  Точили терпугами сабли,  чистили и
заряжали  пистоли  и  самопалы,  ждали  вестей  от  высланных  к  Луке
лазутчиков.
     - День стоять,  а то и боле. Лука велика, не скоро ее обогнешь, -
гутарил казакам Гаруня.
     - Ниче, дождемся. Уж коль купцы показались, вспять не поплывут, -
бодрились гулебщики.
     И вот час настал!
     На излучине Волги показался  ертаульный  струг;  он  шел  впереди
каравана, оторвавшись на целую версту.
     Казаки и ватага Сергуни затаилась в густых камышах.
     Государев струг,  с пушками и золочеными орлами на боках, проплыл
мимо.  А вскоре показался и сам караван.  Здесь были струги и  насады,
мокшаны и расшивы,  переполненные грузом. Вначале караван был невелик:
девять царевых стругов с хлебом.  Но в Нижнем Новгороде  пристали  еще
двадцать торговых судов.
     - Могуч караван, - тихо изронил Болотников.
     - Осилим ли, атаман? - с беспокойством вопросил Сергуня.
     - Надо осилить. Мужики твои чтоб молодцами были.
     - Не оплошаем... Не пора ли?
     Болотников подождал  малость,  а   затем,   когда   до   каравана
оставалось не более полуверсты, гаркнул:
     - Вперед, други!
     Из камышей высунулись челны;  повольники дружно ударили веслами и
стремительно понеслись наперерез каравану.
     На судах  забегали,  загомонили люди,  замелькали красные кафтаны
стрельцов.  Служилые,  под выкрики десятников,  кинулись  к  пушкам  и
пищалям.
     А над раздольной Волгой вновь зычный возглас:
     - Донцы - на царевы струги! Мужики - на расшивы и насады!
     На кичках стругов  горели  золотом  медные  пушки;  одна  из  них
изрыгнула  пламя,  и  ядро  плюхнулось в воду подле челна Болотникова.
(Кичка - нос судна.)
     - Шалишь,  бердыш!  Не  потопишь!  -  сверкнул белками атаман.  -
Наддай, донцы!
     Загромыхал пушками  другой струг,  окутавшись облаками порохового
дыма.  Одно  из  ядер  угодило  в  казачий  челн,  разбило  суденышко,
разметало  людей.  А  тут ударили еще с пяти стругов,  и еще два челна
ушли под воду. Но казаки уже были рядом, вот-вот и они достанут царевы
струги.
     - Гайда!  -  громогласно  и  повелительно  разнесся  над   Волгой
атаманский выкрик. (Гайда - вперед, на штурм; разбойный казачий клич.)
     - Гайда! - вырвалось из сотен яростных глоток.
     Теперь уже  ничто  не  могло  остановить  дерзкую повольницу:  ни
стрелецкие бердыши и сабли,  ни жалящий  горячий  свинец  пищалей,  ни
устрашающие  залпы пушек;  грозно орущая,  свирепая голытьба,  забыв о
страхе и смерти,  отчаянно ринулась к стругам.  И  вот  уже  загремели
багры и крючья; по пеньковым веревкам, шестам и баграм полезли на суда
десятки,  сотни повольников.  Это была неудержимая,  все сметавшая  на
своем пути казачья сила.
     Болотников кинул крюк и  начал  быстро  и  ловко  карабкаться  на
струг;  подтянулся  и  цепко  ухватился  за борт.  Возникший перед ним
стрелец взмахнул бердышом,  но Иван успел выпалить из пистоля. Стрелец
схватился за живот и тяжелым кулем свалился в воду.  Но тут на атамана
наскочили сразу трое.
     Молнией полыхнула дважды острая казачья сабля;  один из стрельцов
замертво рухнул на палубу,  другой,  с  отсеченной  рукой,  завертелся
волчком, третий попятился к раскинутому на корме шатру.
     - Постоим за царя-батюшку!  Бей татей! - бешено заорал стрелецкий
сотник. Десятка три служилых кинулись к Болотникову, но подле него уже
сгрудились Нечайка,  Нагиба,  Васюта,  Секира...  А на струг лезли все
новые и новые повольники.
     Звон сабель и бердышей,  искры,  выстрелы самопалов  и  пистолей,
пороховой дым,  злобные выкрики, предсмертные стоны и вопли умирающих.
И через весь этот шум брани - мощный, неистовый возглас Болотникова:
     - Бей, стрельцов!
     Служилых посекли  и  побросали  в  Волгу.  А  струг,  подгоняемый
ветром, несся к правобережью на камни.
     - Спускай паруса!
     Казаки, заслышав  атамана,  бросились  к  мачте.  Судовые ярыжки,
подчинившиеся повеленью казаков, ушли на нос судна.
     - А  с  этими  что?  -  спросил у атамана Степан Нетяга,  ткнув в
сторону сарыни окровавленной саблей.
     - Ярыжных не трогать!
     Ярыжки ожили.