- А  что как проманут?  Казаки - людишки ненадежные,  - усомнился
Дорофей Ипатыч.  - Впустим их в крепость - и без хлеба останемся.  Да,
чего доброго, и последни порты сымут. Каково?
     - Вестимо,  Ипатыч. Рисково эку ораву впущать. Как есть пограбят,
всяки казаки на Дону водятся, - внимая старосте, поддакнули мужики.
     Дорофей Ипатыч,  разгладив  пушистую  серебряную  бороду,   вновь
показался казакам.
     - Мир не желает меняться. Ступайте с богом!
     - Экой  ты,  Дорофей,  зануда!  - взорвался вдруг дед Гаруня.  Он
давно уже признал в старце своего бывшего тестя.  -  Нешто  казаки  тя
изобидят?!
     Дорофей Ипатыч опешил.  И откуда только этот казак  проведал  его
имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:
     - А когда Ермак приходил,  хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли
вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?
     Староста подался    вперед,     долго     вприщур     разглядывал
разбушевавшегося казака, затем охнул:
     - Ужель ты, презорник?
     - Признал-таки...  Ну,  я - казак Иван Гаруня.  Чего ж ты меня за
тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!
     Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.
     - Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!
     - Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!
     Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:
     - Дубиной ему по загривку, греховоднику.
     Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:
     - Вот и сродник сыскался,  старче.  Уж ты прости его.  Один у нас
такой кочет на все войско.
     Тут опять  все  грохнули;  заухмылялись  и  мужики за частоколом,
припомнившие лихого казака.
     - Боле никто озоровать не станет.  Давайте миром поладим. Мы ведь
могли ваши челны и так взять,  да не хотим.  Знайте, православные, нет
честней  казака  на  белом  свете,  не  желает он зла мужику-труднику.
Берите наших коней!  Пашите землю-матушку!..  А челны  для  вас  -  не
велика  потеря.  Лесу-то  -  слава  богу.  Чай,  не  перевелись  у вас
плотники.
     - Не перевелись,  казак, - степенно кивнул староста и обратился к
миру. - Впущать ли войско, мужики?
     - Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, - согласился мир.

     Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:
     - Где ж ты столь налетий  пропадал,  батюшка?  Где  ж  ноги  тебя
носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.
     - Да и ты ноне не красна девка,  - оглядывая  расплывшуюся  бабу,
вздохнул Гаруня.
     - И кудриночки-то  побелели  да  поредели,  -  сердобольно  охала
Дарья.
     - Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.
     В избу  ввалился  высокий русокудрый детина в домотканом кафтане.
Застыл у порога.
     - Кланяйся тятеньке родному, - приказала Дарья.
     Детина земно поклонился.
     - Здравствуй, батяня.
     У Гаруни - очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.
     - Нешто сынко? - выдохнул он.
     - Сын, батяня, - потупился детина.
     Старый казак  плюхнулся  на  лавку  и  во  все глаза уставился на
бравого красивого парня.
     - Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие,
- молвила Дарья.
     - И  впрямь  мой сынко,  - возрадовался Гаруня,  и слезы умиления
потекли из глаз сроду не  плакавшего  казака.  Поднялся  он  и  крепко
прижал детину к своей груди.  Долго обнимал,  целовал, тормошил, ходил
вокруг и все ликовал,  любуясь своим неожиданным сыном.  -  А  как  же
нарекли тебя?
     - Первушкой, тятя.
     - Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?
     - Так, батяня родный.
     И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья.
Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.
     - Нет  ли  у тебя чары,  женка?  - отрываясь наконец от Первушки,
спросил казак.
     - Да как не быть,  батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего
ставить прикажешь?
     - Все ставь,  женка!  Велик праздник у нас ныне!..  А ты,  сынок,
чару со мной пригубишь?
     - Выпью, батяня, за твое здоровье.
     - Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.
     - Вылитый  тятенька,  -  улыбнулась  Дарья.  - Первый прокудник в
острожке,  заводила  и  неугомон.  Парней  наших  к   недоброму   делу
подбивает. Шалый!
     - Это к чему же, сынко?
     - Наскучило  мне  в острожке,  батяня.  Охота Русь доглядеть,  по
городам и селам походить, на коне в степи поскакать.
     - Любо, сынко! Быть те казаком!

ГЛАВА 9
                            ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

     Летели по Волге царевы струги!
     Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами,
бежали струги в низовье великой реки;  везли восемь тысяч четей  хлеба
служилым  казакам,  кои  по украинным городам осели,  оберегая Русь от
басурманских набегов и разбойной донской повольницы.
     Вслед за   государевыми   судами   плыл   насад  купца  Евстигнея
Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые
прихватил  с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога.  Особо
повезло Пронькину в Ярославле.  Здесь выгодно закупил он знаменитые на
всю  Русь  выделанные  ярославские  кожи.  Двадцать тюков красной юфти
лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.