Москва. Белый город.
     На обширном  подворье  купца  суконной  сотни  Евстигнея  Саввича
Пронькина суета.  Высыпали к  воротам  приказчик,  торговые  сидельцы,
работные, сенные девки.
     Выплыла из  терема  дородная  хозяйка  Варвара  Егоровна  в  алой
зарбафной  шубке.  На  голове купчихи кика с жемчужными поднизями,  на
ногах сафьяновые сапожки с золотыми узорами.
     Встречали из  дальней  поездки  Евстигнея  Саввича.  Ходил  он  с
торговым обозом к Белому морю.  Уехал еще на  Николу  зимнего,  четыре
месяца   с   заморскими   гостями   торговал,   и  вот  только  весной
возвращается.
     Соскучал купец   Пронькин   по  московскому  терему,  по  супруге
статной:  не утерпел,  послал от Троицкой лавры гонца в хоромы.  Тот в
три часа домчал до Москвы, влетел в хоромы, переполошил Варвару:
     - Сам едет! Жди к обедне, Варвара Егоровна.
     Варвара охнула, забегала по горнице, кликнула девок:
     - Евстигней Саввич возвращается! Зовите приказчика!
     И началась суматоха!
     Сама же  засновала  по  терему.  Все  ли  в   хоромах   урядливо?
Евстигней-то Саввич строг, упаси бог, ежели где непорядок приметит.
     Заглянула в подклет,  повалушу,  сени,  светелку...  Однако всюду
было выметено и выскоблено. Облегченно передохнула.
     "Поди, не осерчает Евстигней Саввич".
     Слегка успокоилась и поднялась в светелку наряжаться...
     - Зрю, матушка Варвара! Храм Успения миновал! - сполошно закричал
караульный с крыши терема.
     - Подавай, - вспыхнув, повелела Варвара.
     Приказчик протянул  рушник  с хлебом да солью.  Варвара приняла и
вышла за ворота.
     Евстигней степенно  вылез  из  возка,  снял  шапку,  помолился на
золотые маковки храма Успения и,  цриосанившись, неторопливо зашагал к
воротам.
     Варвара поясно поклонилась, подала супругу хлеб да соль.
     - В здравии ли, государь мой Евстигней Саввич?
     Евстигней пытливым,  дотошным взором  глянул  на  румяную  женку.
Уезжал  -  крепко  наказывал:  "Хоромы  стеречь  пуще глаз.  На Москве
лиходеев тьма.  За  сидельцами  дозирай,  чтоб  не  воровали".  Однако
опасался  Евстигней  не  столь татей да воров,  сколь добрых молодцев.
Варька молода да пригожа,  долго ли до греха?  И  без  того  купцы  да
приказчики на супругу заглядываются.
     - В здравии, матушка... Все ли слава богу?
     - Бог миловал, Евстигней Саввич.
     - Ну-ну, погляжу ужо.
     Евстигней все   так   же  зорко,  вприщур  оглядел  приказчика  и
сидельцев.  Те  низко  кланялись  хозяину,  распялив  рот  в   улыбке,
говорили:
     - Рады видеть в здравии, батюшка.
     - Со счастливым прибытием, Евстигней Саввич.
     Евстигней скупо поздоровался и прошел в терем. В покоях сбросил с
себя пыльный дорожный кафтан. Варвара стояла рядом, ждала приказаний.
     - Прикажи баню истопить, Варвара.
     - Готова, батюшка.
     - А кто топил?
     - Гаврила, батюшка.
     Остался доволен: лучше Гаврилы никто баню истопить не мог. А он и
в  самом  деле  приготовил  баню  на  славу.  Нагрел  каменку  и  воду
березовыми полешками.  Другого дерева не признавал:  дух не тот,  да и
начадить можно, а коль начадишь - вся баня насмарку.
     Сварил Гаврила щелок и вскипятил квас с мятой.  В предбаннике  на
лавках  расстелил в несколько рядов кошму и покрыл ее белой простыней.
По войлоку раскидал пахучее  сено,  а  в  самой  мыльне  лавки  покрыл
душистыми травами.
     - Заходи,  Евстигней Саввич.  Поди,  стосковался по баньке-то,  -
приветливо встретил купца Гаврила.
     - Стосковался,  Гаврила. Экая благодать, - радуясь бане, вымолвил
Евстигней.
     Разделся в предбаннике,  малость посидел  на  лавке  и  шагнул  в
жаркое  сугрево мыльни.  Зачерпнул в кадке ковш горячей воды и плеснул
на каменку.  Раскаленные  камни  зашипели,  Евстигнея  обдало  густыми
клубами  пара.  Он  окатил  себя из берестяного туеска мятным квасом и
полез на полок,  сделанный  из  липового  дерева.  Обданный  кипятком,
окутанный  паром,  полок издавал медовый запах.  Евстигней вытянулся и
блаженно закряхтел.
     - Зачинай, Гаврила.
     Гаврила вынул из шайки распаренный веник и  стал  легонько,  едва
касаясь листьями, похлопывать Евстигнея. А тот довольно постанывал.
     - У-ух, добро!.. О-ох, гоже!
     Тело нестерпимо зачесалось.
     - Хлещи!
     Но Гаврила как будто и не слышал приказа,  продолжал мелко трясти
веником, задоря хозяина.
     - Хлещи, душегуб!
     Гаврила и ухом не повел:  купец банного порядка не ведает. Кто же
сразу хлещется.
     - Рано, Евстигней Саввич. Ишо телеса не отпыхли.
     - А-а, лиходей!
     Евстигней свалился с полока,  выдул полный ковш ядреного кваса  и
плюхнулся на лавку.
     - Передохни,  Евстигней Саввич!  А я покуда ишо веник распарю,  -
молвил Гаврила.
     Потом он вновь плеснул на каменку,  подержал веник  над  паром  и
окатил квасом Евстигнея.
     - Вот топерь пора. Ступай на правеж, Евстигней Саввич.
     - Ишь,  душегуб,  -  хохотнул  Евстигней,  забираясь на полок.  -
Правь, дьявол!
     Гаврила принялся  дюже  стегать  Евстигнея,  а тот громко заахал,
подворачивая под хлесткий веник то живот, то ноги, то спину.
     После каждой бани Евстигней оказывал Гавриле милость:  ставил "за
труды" яндову доброй боярской водки. Гаврила низко кланялся, напивался