А за  столами  становилось  все гомонней.  Посаженный отец Гаруня
похваливал молодых да все чаще и чаще прикладывался к чарке.
     - Гарная у тебя будет жинка,  князь.  Живи да радуйся. Мне б твои
лета. Лихой я был парубок, ох, лихой!
     Васюта и  снеди  не  пробовал,  и  к  чарке  не  прикасался,  и в
разговоры не вступал:  все это дозволялось лишь после венца.  А теперь
сиди молчком, поглядывай на гостей да красуйся.
     - Да ты и теперь  хоть  куда!  -  подтолкнув  деда,  молвил  сват
Секира.
     - Э, нет, хлопец, не тот стал Гаруня. Помни, Устимко: до тридцати
лет греет жена,  после тридцати - чарка вина, а после и печь не греет.
От старости зелье - могила, - сокрушенно высказал Гаруня.
     - Складно  речешь,  дед,  -  крутнул головой Секира.  - Так-то уж
никто тебя и не греет?
     - Никто, хлопец.
     - А чего ж чару тянешь?
     - А як же без чары,  хлопец?  - подивился дед. - Чара - последняя
утеха. Один бес, помирать скоро.
     - Вестимо,  дед.  Помирать - не лапти ковырять: лег под образа да
выпучил глаза, и дело с концом. Помирай, дедко!
     - Цьщ,  собачий  сын!  -  осерчал Гаруня.  - Я ишо тебя переживу,
абатура!  Не тягаться тебе со мной ни вином, ни саблей. Башку смахну -
и глазом не моргнешь. Айда на баз, вражина!
     Секира захохотал, крепко обнял деда.
     - Вот  то  казак,  вот  то Муромец!  Люб ты нам,  дедко,  Так ли,
застолица?
     - Люб! - закричали казаки.
     Гаруня крякнул и вновь потянулся к чаре.
     Как только  подали  на  стол третье яство,  сваха Агата ступила к
родителям невесты.
     - Благословите,  Григорий  Матвеич  да Домна Власьевна,  молодых,
вести к венцу.
     Застолица поднялась.   Григорий   Матвеич   и   Домна   Власьевна
благословили молодых иконами и, разменяв "князя" и "княгиню" кольцами,
молвили:
     - Дай бог с кем венчаться, с тем и кончаться.
     У крыльца   белой   избы  стояли  наготове  свадебная  повозка  и
оседланные кони.  Повозка нарядно  убрана,  дуга  украшена  лисьими  и
волчьими хвостами,  колокольцами и лентами.  Невеста и свахи уселись в
повозку,  а жених,  его дружки и отец Никодим взобрались  на  верховых
лошадей. Они поехали в храм впереди "княгини", Никодим ехал и сетовал:
     - Сказывал:  храм надобен. Не послушали, святотатцы, стены рубить
кинулись. А где ж я буду молодых венчать? Экой грех, прости, господи!
     - Не горюй,  отче. У себя в дому обвенчаешь, - успокаивал батюшку
Болотников.
     - Да то ж не храм,  сыне!  Ни врат,  ни алтаря,  ни аналоя! Нет в
дому благолепия. Срамно мне молодых венчать, неслюбно им будет.
     - Это им-то неслюбно?  Да они в чистом поле рады повенчаться.  Не
горюй, отче! - весело произнес Болотников.
     Ясельничий Нагиба стоял у  "храма"  и  сторожил,  чтоб  никто  не
перешел дороги меж конем жениха и повозкой невесты.  А батюшка уже был
в своей избе,  уставленной свечами и  иконами.  Глянул  на  венчальное
подножие  и аналой,  сделанные наспех,  вздохнул и застыл в ожидании у
"врат".
     Любава, в  сопровождении  свах,  вышла из повозки и,  по-прежнему
закрытая покрывалом, направилась к "храму".
     - Про замок не забудь, - тихонько подсказала сваха.
     - Не забуду, Агатушка, - улыбнулась невеста.
     Любава подошла  к  "вратам",  опустилась  на  колени  и принялась
грызть зубами "церковный" замок. Молвила обычаем:
     - Мне беременеть, тебе прихоти носить.
     Свадебные гости принялись кидать под венчальное подножие гроши  и
полушки.
     - Быть молодым богатыми! Жить полной чашей. Жить не тужить!
     Отец Никодим  приступил  к  обряду  венчания,  "Сидячие  боярыни"
набожно крестились и глаз не спускали с молодых.  Под венцом стоять  -
дело собинное,  чуть оплошал - и счастья не видать. Обронил под венцом
обручальное кольцо - не к  доброму  житью;  свеча  затухнет  -  скорая
смерть. А кто под венцом свечу выше держит, за тем и большина.
     Молодые ни кольца не уронили,  ни свечи не загасили,  а задули их
разом,  чтоб жить и умереть вместе. То всем гостям пришлось по сердцу:
не порушили обряда молодые, быть им в крепкой любви да согласии.
     После венчания с Любавы сняли покрывало.  Отец Никодим поустал от
усердия да и  к  чаре  торопился;  на  рысях  проглаголил  новобрачным
поучение  и  подал им деревянную чашу с красным вином.  Молодые трижды
отпили поочередно.  Опорожненную чашу Васюта бросил на пол и  принялся
растаптывать ногами. Топтала чашу и Любава: чтоб не было между мужем и
женой  раздоров  в  супружеской  жизни.  Свадебные  гости  поздравляли
молодых,  а  набольший дружка поспешил к дому жениха,  где новобрачных
дожидались посаженные родители.
     - Все слава богу! Повенчались князь да княгиня.
     Посаженные вышли к молодым с иконой и  хлебом-солью.  Благословив
их, молвили:
     - Мохнатый зверь - на богатый двор.  Молодым  князьям  да  богато
жить.
     А жениховы дружки закричали:
     - Здравствуйте,  князь  со княгиней,  бояре,  сваты,  гости и все
честные поезжане! Милости просим на пирок-свадебку!
     Молодые и гости вошли в курень.  Но за столы не сели: ждали слова
набольшего дружки. А тот молвил:
     - Как  голубь  без голубки гнезда не вьет,  так новобрачный князь
без княгини на место не садится. Милости прошу!
     Но молодые  вновь за стол не сели.  К лавке подошла сваха Агата и
накрыла место молодых шубою.
     - Шуба тепла и мохната - жить вам тепло и богато.  Милости прошу,
князь да княгиня.
     Молодые сели.  На  них зорко уставился ясельничий;  ежели молодые
прислонятся к стене, то счастью не бывать: лукавый расстроит. Но они и
тут не сплоховали.
     Лишь только все уселись, как гости начали славить тысяцкого: