Агафья.
     - Да ты что, совсем очумел? За чем я тебя к Лукерье посылала?
     - К Лукерье?  - скребанул потылицу Афоня.  Ах,  да... Нету травки
пользительной у Лукерьи...  Пущай,  грит,  в баньке допарится.  И  как
рукой.
     - Да у нас и бани-то нет.  Добеги  до  Болотниковых.  Исай  мужик
добрый, не откажет.
     - К Болотниковым,  гришь?  - переспросил он и,  натянув  облезлый
треух, проворно выскочил из избенки.
     Обо всем этом Афоня поведал Иванке уже в овине,  когда  сидели  в
черной холодной яме на охапке соломы и ожидали девок.
     - Озорной ты мужик, - рассмеялся Иванка.
     - Таким осподь сотворил.  Каждому свое,  Иванка.  Вот ты не шибко
проказлив.  Годами млад,  а разумом стар.  И все что-то тяготит  тебя,
будто  душа  не  на  месте.  А ты проще,  парень,  живи.  Мешай дело с
бездельем да проводи век с весельем.
     - Твоими бы устами, Афоня... Долго ли ждать. Студено тут.
     - А ты потерпи,  Иванка,  потерпи.  Не каждый год  зимой  в  овин
лазишь, Уж больно дело-то прокудливо, хе-хе.
     Говорили вполголоса,  а потом и вовсе перешли на  шепот:  вот-вот
должны  были  прийти  девки.  В овине просторно,  но темно,  хоть глаз
выколи.  Над головой - садило из жердей, на него обычно ставили снопы,
а теперь пусто: хлеб давно убран, обмолочен и свезен в избяной сусек.
     Но вот послышались приглушенные голоса.  Девки зашли на  гумно  и
робко застыли у овина.
     - Ой,  сердечко заходит,  девоньки.  Не вернуться ли в деревню? -
тихо, дрогнувшим голосом произнесла Аглая.
     - Нельзя вспять, гуменника огневаем, - молвила Меланья.
     - Вестимо, девоньки. Надо лезти, - сказала Анфиска.
     - Вот и полезай первой...  Давай,  давай,  Анфиска, - подтолкнула
Меланья.
     Анфиска, охая  и  крестясь,   полезла   на   садило.   Распахнула
полушубок,  задрала  сарафан,  присела.  Афоня,  едва  сдерживая смех,
тихонько огладил гузно  ладонью.  Анфиска  взвизгнула  и  свалилась  к
девкам; те подхватили под руки, затормошили.
     - Ну как? Каков жених?
     - Не  повезло,  девоньки,  -  всхлипнула Анфиска.  - С бедным мне
жить.
     - Ну ничего, был бы жених, - утешала ее Аглая, взбираясь на овин.
Вскоре соскочила со смехом. - Никак, рукавицей провел.
     - Счастье те,  Аглая.  А ить рябенькая, - позавидовала Меланья. -
Подсадите, девки.
     Меланья, как клушка,  взгромоздилась на насест, свесила оголенный
зад, перекрестилась.
     - Благослови, господи!
     Афоня поплевал на  ладонь,  размахнулся  и  что  было  сил  гулко
шлепнул   деревянной   лопатой   по   широкому  тугому  заду.  Меланья
подпрыгнула,  истошно,  перепуганно закричала и ринулась мимо девок из
овинника.  Девки побежали за ней,  а в яме неудержимо хохотали Афоня с
Иванкой.

     - Глянь, батько, что Секира вытворяет, - толкнул атамана Васюта.
     - Что? - сгоняя задумчивую улыбку, спросил Болотников. Повернулся
к Устиму.  Тот,  в драной овчинной шубе,  спесиво восседал на бочке  и
корчил свирепую рожу.
     - На ордынского хана схож. Ну, скоморох!
     Донцы смеялись.

ГЛАВА 2
                           ЗИПУНОВ И ХЛЕБА!

     По городу звенели топоры.
     Есаул Григорий  Солома  рубил  новую избу.  Дело двигалось споро:
избу ладили полсотни казаков из голытьбы.  Солома -  донец  урядливый,
степенный,  в  кабаках  не  засиживался,  деньгу  имел.  Собрал артель
повольников  с  топорами,  снял  черную   баранью   трухменку,   низко
поклонился.
     - Помогите  избу  срубить,   братья-казаки.   Не   обижу,   сколь
запросите, столь и отвалю.
     Казаки покумекали и сказали:
     - Знаем  тебя,  Гришка.  Ты  хошь из домовитых,  но казак добрый.
Поставим тебе терем.  А за помогу  -  пять  ведер  горилки  да  десять
рублев. За три недели срубим.
     Насчет горилки казаки,  конечно,  загнули:  после победного  пира
Раздоры  остались  без  вина.  Но  Солома,  на  диво,  согласно мотнул
бородой.
     - В   погребке   бочонок   сохранился.   А  в  нем  шесть  ведер.
Выкатывайте, братья-донцы.
     - За неделю срубим! - воодушевилась артель.
     И срубили! С горницей, повалушей, светелкой, на добротном высоком
подклете.  Григорий Солома ходил да радовался.  Давно хотелось в таком
тереме пожить.  Бывало,  в курной избенке слепился,  а тут  вон  какой
двор: с избой белой да черной, да с журавлем, да с мыльней. Как тут не
возрадоваться!
     Гришка Солома  прибежал на Дон еще лет десять назад;  прибежал из
деревни Рыловки,  что под Нижним Новгородом; да прибежал не один, а со
всей деревней.
     На Дону пришелся по нраву повольпице.  Беглый  мужик  из  Рыловки
оказался не только смелым гулебщиком,  но и рассудительным, башковитым
казаком. К его толковым советам всегда прислушивались, не зря же потом
круг выдвинул Солому в раздорские есаулы.
     Пока Григорий ухал с казаками топором,  Домна Власьевна с  дочкой
Любавой  ютились  в землянке.  Правда,  их хотел забрать в свой курень
Федька Берсень, но Солома отказался.
     - У тебя и без того тесно. А нам уж недолго, потерпим.
     Федька особо и не настаивал,  у него и в самом деле на базу  было
людно:  жили Болотников,  Васюта, Мирон Нагиба, Нечайка Бобыль и Устим
Секира.  Агата закрутилась со стряпней:  казаки дюжие - прокорми такую
ораву!  Но  стряпня  Агате не была в тягость,  летала по базу веселая,
улыбчивая. Федька и то как-то подивился: