пощадит!
     "О, великий пророк, помоги мне! Помоги осилить крепость урусов. Я
буду  тебе  горячо  молиться.  Все  свое  золото  я  раздам  муллам  и
дервишам..." (Дервиш - странствующий нищий.)
     Сотворив намаз,   Ахмет-паша   направил   своего  чауша  к  шатру
Джанибека.
     - Передай мурзе,  что я верю в воинов ислама.  Мы должны осаждать
Раздоры днем и ночью.  Гяуры не выдержат,  их не  так  уж  и  много  в
крепости.  Мы  возьмем  Раздоры!  Сейчас  же  я  пошлю янычар на стены
урусов. Пусть кинет свои тумены и мурза Джанибек.
     Джанибек ответил  согласием.  Другого  выхода  не было:  или орда
берет Раздоры, или бесславно уходит в Бахчисарай.
     Крымчаки, спахи   и   янычары   вновь  пошли  на  приступ.  Штурм
продолжался до следующего утра. Но казачья крепость выстояла.
     Ахмет-паша приказал не кормить воинов.
     - От сытой собаки - худая охота, - сказал он.
     Янычары приуныли, но "столп правоверия и гроза язычников" показал
им ятаганом на Раздоры.
     - На  стены!  Опрокиньте  урусов  -  и все будет ваше.  На стены,
янычары!
     Три дня  и  три  ночи  штурмовали  обозленные воины крепость,  но
опрокинуть урусов так и не удалось.  К тому же у  казаков  вновь  ожил
пушечный наряд,  который осыпал осаждавших воинов смертоносным дробом.
Орда несла большой урон.
     Ахмет-паша и  мурза Джанибек,  отчаявшись взять крепость,  решили
дать передышку войску.
     Из черного войлочного шатра,  стоявшего на широкой походной арбе,
валил дым.  Невольник сидел  возле  очага  и  варил  в  медном  казане
баранину.  В шатре воняло кожами,  засаленной одеждой, дымом и варевом
из котла.
     Вокруг кибитки,  несколькими  кругами,  дымили костры уставших от
осады воинов.  Смуглые лица их были хмуры;  не слышалось  воинственных
возгласов и победных песен;  ордынцы молчали.  Одни перевязывали раны,
латали бычьей кожей щиты и панцири,  другие точили  терпугами  стрелы,
сабли  и  наконечники  копий,  третьи  варили в котлах салму и жареное
просо,  либо  же  доедали  остатки  сушеного  мяса,  запивая  кобыльим
молоком...
     Раб насторожился:  возле кибитки послышались почтительные  голоса
нукеров,   приветствовавших   темника   Давлета.  Тот  рывком  откинул
войлочный полог и вошел в шатер. Невольник вскочил с верблюжьей кошмы,
низко поклонился.
     Темник снял с бараньего рога бурдюк с водой,  напился; с голодным
блеском  в  глазах  взглянул на казан.  Он был молод,  здоров и всегда
по-волчьи накидывался на мясо.  Таким помнил  себя  с  детства,  когда
из-за лакомого куска дрался с братьями.
     Отец его,  грузный крутоплечий сотник Туфан,  наблюдая за  сварой
сыновей, говорил:
     - Вы - дети степей,  а в степи выживает  лишь  сильнейший.  Пейте
кумыс, вдоволь ешьте мясо, и вас ждет слава багатуров.
     Когда Давлету исполнилось три года, отец посадил его на коня.
     - Держись  зубами за гриву - и скачи!  Джигих без коня,  что орел
без степи!
     И с  того  дня  Давлет  уже  с коня не слезал.  Его манил простор
ковыльных   степей,   полных   неслыханных    богатств    и    суровой
таинственности; его влекли птицы и звери, дикие табуны коней и далекие
загадочные курганы с серыми каменными истуканами.  Иногда  на  холмах,
усеянных  белыми  костями  лошадей,  виднелись длинные шесты,  обвитые
черным войлоком.
     - Здесь захоронен джигит. Он погиб в схватке с урусами, - пояснял
отец.
     Таких курганов было немало в степи, но они не отпугивали Давлета,
напротив, сердце его ожесточалось.
     - Я никогда не паду от меча уруса. Моя сабля покарает любого, кто
войдет в наше кочевье! - громко кричал Давлет.
     Туфан оценивающе  смотрел на подрастающего сына и довольно скалил
зубы:
     - Ты зол на урусов, волчонок. Якши! Московиты - наши лютые враги.
Но они сильны и храбры.
     - Я храбрее урусов!
     - Якши, волчонок. Якши! Видит аллах, быть тебе багатуром.
     Давлет рос сильным, отважным и сметливым.
     В пятнадцать лет не было искуснее наездника в  улусе.  На  полном
скаку  он  выхватывал  из  мехового  колчана красную оперенную стрелу,
натягивал тугую тетиву и бил без промаха птицу и зверя.
     Давлет привык к кочевой жизни и лишениям.
     Он не любил своих братьев:  те покинули кочевья и жаждали славы в
пышных ханских дворцах Бахчисарая.  Давлет же не хотел ни роскоши,  ни
власти,  ни гаремов.  Он мечтал о военных походах,  сражениях и ратных
подвигах.
     Степь стала для него родным домом.  Весной,  летом  и  осенью  он
никогда  не  спал  в  душной кибитке.  Ковыльная степь была ему мягким
ложем, черная ночь - покрывалом, яркие звезды - сладким сном.
     Привычно и  уютно  чувствовал себя Давлет и в зимнюю стылую пору,
когда по степи гуляли злые метели и обжигающие ветры.  Он  выворачивал
бараний  тулуп,  прятал  от стужи,  под седло,  кусок вареной конины и
ездил по степи от кочевья к кочевью в поисках удобных зимних сакм  или
нового  богатого  становища.  А когда одолевал голод,  Давлет доставал
из-под седла кусок махана.  Приученный  конь  добывал  траву  копытами
из-под снега.
     В двадцать лет Давлет не знал себе равных ни в конных скачках, ни
в  метании  аркана,  ни  в  татарской борьбе.  Слава о молодом джигите
разнеслась по многим степным кочевьям.
     Довелось Давлету  и  обнажить саблю.  Несколько раз с двумя-тремя
сотнями крымчаков он набегал на казачьи станицы. Скакал впереди отряда
и бился храбро,  вихрем врубаясь в ряды урусов.  Но все это были малые
набеги. Давлет жаждал большого похода на Русь.
     - Я  хочу  рубить  иноверцев  в  Москве!  - воинственно восклицал
Давлет.
     И вот орда двинулась на Русь.  Хан Казы-Гирей пошел к Оке,  а его
правая рука - мурза  Джанибек  обрушился  тремя  туменами  на  казачью