ни вопросы творчества  и философии сами по себе.  Но  ведь это  есть  не что
иное,  как  самоубийство, и бесспорно,  что  в  течение многих  лет  русская
интеллигенция  являла  собой  своеобразный монашеский орден  людей, обрекших
себя на  смерть,  и притом  на возможно быструю смерть. Если цель  состоит в
принесении себя в жертву, то какой смысл выжидать зрелого возраста? Не лучше
ли  подвинуть  на  жертву  молодежь,  благо  она более  возбудима? Если  эта
"обреченность"  и  придавала молодежи особый  нравственный  облик,  то  ясно
все-таки,  что построить жизнь  на  идеале  смерти нет никакой  возможности.
Понятно,  что я говорю пока  только о  тех интеллигентах, у которых слово не
расходилось с  делом.  Нравственное  положение множества остальных,  которые
"сочувствовали" и  даже подталкивали, но  сами  на смерть не шли,  было, без
сомнения,   трагическим   и   ужасным.   Не   мудрено,   что    "раскаяние",
"самообличение"  и  проч.,  и  проч.  составляют  постоянную  принадлежность
русского интеллигента, особенно в периоды  специфического возбуждения.  Само
собою  понятно,  что  человек, сознающий,  что он  "не  имеет  права  жить",
чувствующий постоянный разлад между своими словами,  идеями и поступками, не
мог создать  достойных форм  человеческой  жизни, не  мог  явиться  истинным
вождем своего  народа. Но и люди бесконечно  искренние, кровью запечатлевшие
свою искренность, тоже не могли сыграть такой роли: ибо они учили не жить, а
только умирать.
     Все,  конечно,  имеет  свои причины.  И  психическое состояние  русской
интеллигенции имеет  свои  глубокие  исторические причины. Но одно из  двух:
либо всей России суждено умереть и погибнуть и нет средств спасения, либо  в
этой основной  и,  по моему мнению,  глубочайшей черте  психического  склада
русской   интеллигенции  должен  произойти  коренной  перелом,  всесторонний
переворот. Вместо  любви к смерти основным мотивом деятельности должна стать
любовь к жизни, общей с миллионами  своих соотчичей. Любовь к жизни вовсе не
равносильна страху смерти. Смерть неизбежна, и надо учить людей встречать ее
спокойно и с достоинством. Но это совершенно другое,  чем учить людей искать
смерти, чем ценить каждое, деяние, каждую мысль с той точки  зрения,  грозит
ли за нее смерть или нет.  В  этой повышенной оценке смерти не скрывается ли
тоже своеобразный страх ее?
     Глубокое  идейное   брожение   охватило   теперь  русское  образованное
общество. Оно будет плодотворным  и  творческим  только  в том случае,  если
родит новый идеал, способный пробудить в русском юношестве любовь к жизни.
     В этом -- основная задача нашего времени.
     Огромное большинство нашей средней интеллигенции все-таки живет и хочет
жить, но в душе своей исповедует, что свято только стремление принести  себя
в жертву. В этом -- трагедия русской интеллигенции. Глубокий духовный разлад
в  связи  с  ее  некультурностью,  необразованностью,  в  связи  со  многими
отрицательными   сторонами,   порожденными  веками   рабства  и  отсутствием
серьезного воспитания, и сделали нашу среднюю интеллигенцию столь бессильной
и малополезной народу. Интеллигенты, кончающие  курс школы  и  вступающие  в
практическую жизнь, идейно и  духовно не переходят в иную, высшую плоскость.
Напротив, сплошь и рядом они отрекаются от всяких духовных интересов.
     Для неотрекающихся идеалом остается -- смерть, та революционная работа,
которая ведет к этому.  При  свете  этого идеала  всякие заботы обустройстве
своей личной жизни, об  исполнении  взятого на себя частного и общественного
дела,  о  выработке  реальных  норм для  своих  отношений  к  окружающим  --
провозглашаются делом  буржуазным. Человек живет, женится,  плодит  детей --
что поделать! -- это неизбежная, но маленькая частность, которая, однако, не
должна отклонять от основной задачи. Тоже самое и по отношению к "службе" --
она   необходима   для  пропитания,  если  интеллигент  не  может  сделаться
"профессиональным революционером", живущим на средства организации...
     Нередко делаются  попытки  отождествить  современных  революционеров  с
древними христианскими мучениками.  Но  душевный тип тех я других совершенно
различен. Различны и культурные плоды, рождаемые ими "Ибо мы знаем, -- писал
апостол Павел (2-е посл. к Коринфянам, гл. 5), -- что когда земной наш  дом,
эта  хижина  разрушится,   мы   имеем  от   Бога  жилище   на  небесах,  дом
нерукотворенный,  вечный". Как известно, среди  христианских  мучеников было
много  людей зрелого  и  пожилого  возраста,  тогда  как  среди  современных
активных  русских   революционеров,  кончающих  жизнь   на  эшафоте,   люди,
перешагнувшие за тридцать  пять  -- сорок лет, встречаются очень редко,  как
исключение. В христианстве преобладало стремление научить человека спокойно,
с достоинством встречать смерть и только сравнительно редко пробивали дорогу
течения, побуждавшие человека  искать смерти во имя Христово. У отцов церкви
мы встретим даже обличения в высокомерии: людей, ищущих смерти.
     Я  позволил  себе это отступление  потому,  что оно  уясняет мою мысль,
почему  русская   интеллигенция   не  могла   создать  серьезной   культуры.
Христианство ее создало потому,  что условием загробного  блаженства ставило
не  только "непостыдную кончину", но  и  праведную, хорошую жизнь на  земле.
Современного революционера странно было бы утешать "жилищем на небесах".
     Отношения  полов,  брак,  заботы,   о   детях,   о  прочных,   знаниях,
приобретаемых  только  многими годами упорной работы,  любимое дело,  плоды,
которого видишь сам, красота существующей жизни -- какая обо всем этом может
быть  речь, если  идеалом интеллигентного человека является профессиональный
революционер, года два живущий тревожной, боевой жизнью и  затем  погибающий
на эшафоте?
     Конечно,   эта  духовная  физиономия   русской   интеллигенции  явилась
следствием многовекового господства  над нашей жизнью  абсолютизма. Без этих
свойств  могла  ли  бы интеллигенция  выдерживать  за последние  полвека  ту
героическую борьбу, которая  привлекала к себе  внимание  всего мира? Но  17
октября 1905 г. мы подошли  к  поворотному  пункту.  И  теперь,  вполне ценя
заслуги русской интеллигенции в прошлом, мы  должны начать считаться и  с ее
теневыми сторонами. В разгар борьбы на них можно было не обращать  внимания.
На пороге новой русской истории, знаменующейся открытым  выступлением наряду
с правительством  общественных сил (каковы бы они  ни были и как бы  ни было
искажено их легальное представительство), -- нельзя не отдать  себе отчета и
в  том,  какой  вред  приносит  России исторически сложившийся  характер  ее
интеллигенции.
     Я ни на минуту не думаю отрицать,  что помимо искания подвига, ведущего
к  крестной смерти, русская интеллигенция, революционная, социалистическая и
просто  демократическая, занималась и  творческой, организационной  работой.
Были  интеллигенты,  которые  разными  способами  работали  для  организации
рабочего класса; Другие -- соединяли крестьян для борьбы за их интересы, как
потребителей, арендаторов земли, продавцов рабочей силы;  третьи -- работали
над  просвещением народа, земские деятели  трудились над начатками  местного
самоуправления.   Все  это,  несомненно,  органическая,  творческая  работа,
составляющая историческое  дело.  Но  известно  также,  что результаты  этой
работы,   требовавшей   громадных  сил   и  полного   самоотвержения,   были