духовном  родстве   с   грабителями,  корыстными  убийцами,   хулиганами   и
разнузданными любителями полового разврата, -- этот факт все же с логической
последовательностью   обусловлен  самым  содержанием  интеллигентской  веры,
именно ее нигилизмом;  и это необходимо признать открыто, без злорадства, но
с глубочайшей скорбью. Самое ужасное  в этом  факте именно в  том и состоит,
что  нигилизм  интеллигентской  веры  как  бы  сам  невольно   санкционирует
преступность и хулиганство и дает им возможность рядиться в мантию идейности
и прогрессивности.
     Такие  факты,  как,  с  одной  стороны,  полное  бесплодие  и  бессилие
интеллигентского сознания в его соприкосновении с реальными силами  жизни и,
с другой --  практически  обнаружившаяся нравственная гнилость некоторых его
корней,  не  могут  пройти бесследно. И  действительно, мы  присутствуем при
развале и  разложении традиционного  интеллигентского  духа;  законченный  и
целостный,  несмотря  на  все  свои  противоречия,  моральный  тип  русского
интеллигента,  как  мы старались изобразить его выше,  начинает  исчезать на
наших глазах  и  существует скорее лишь идеально,  как славное  воспоминание
прошлого;  фактически,  он уже  утерял прежнюю неограниченную  полноту своей
власти над умами и лишь редко воплощается  в чистом виде среди подрастающего
ныне  поколения.  В  настоящее  время  все   перепуталось;  социал-демократы
разговаривают  о  Боге,  занимаются  эстетикой,  братаются  с  "мистическими
анархистами", теряют веру  в материализм и примиряют Маркса с Махом и Ницше;
в  лице   синдикализма   начинает  приобретать   популярность   своеобразный
мистический социализм;  "классовые  интересы" каким-то  образом сочетаются с
"проблемой   пола"  и   декадентской  поэзией,  и   лишь   немногие   старые
представители  классического народничества  70-х  годов,  уныло  и бесплодно
бродят  среди  этого нестройно-пестрого смешения языков и  вер как последние
экземпляры  некогда  могучего,  но  уже  непроизводительного  и  вымирающего
культурного типа. Этому  кризису  старого интеллигентского  сознания  нечего
удивляться,  и  еще менее есть  основание скорбеть  о  нем;  напротив,  надо
удивляться тому, что  он протекает как-то  тишком медленно и бессознательно,
скорее в форме  непроизвольной органической болезни, чем в виде сознательной
культурно-философской перестройки; и есть  причины жалеть, что,  несмотря на
успехи в  разложений  старой  веры,  новые идеи и  идеалы намечаются слишком
слабо и смутно, так что кризису пока не предвидится конца.
     Для ускорения этого мучительного переходного состояния необходимо одно:
сознательное  уяснение  тех  моральных и  религиозно-философских  основ,  на
которых   зиждутся  господствующие   идеи.  Чтобы   понять  ошибочность  или
односторонность какой-либо  идеи  и  найти поправку  к ней, по большей части
достаточно  вполне  отчетливо   осознать   ее   последние  посылки,  как  бы
прикоснуться  к ее глубочайшим корням. В этом смысле недостаточный интерес к
моральным и  метафизическим проблемам, сосредоточение внимания исключительно
на  технических вопросах  о  средствах, а  не  на  принципиальны  вопросах о
конечной  цели и  первой причине, есть источник живучести  идейного хаоса  и
сумятицы. Быть  может, самая замечательная  особенность  новейшего  русского
общественного движения, определившая в значительной  мере и его судьбу, есть
его философская непродуманность и недоговоренность.  В  отличие, напр[имер],
от   таких  исторических  движений,  как   великая  английская  или  великая
французская революции, которые  пытались осуществить  новые,  самостоятельно
продуманные  и  сотворенные  философские идеи  и ценности, двинуть  народную
жизнь по еще  не проторенным путям,  открытым в  глубоких и смелых  исканиях
творческой политической мысли,  --  наше  общественное движение руководилось
старыми мотивами, заимствованными на веру, и притом не из первоисточников, а
из вторых и третьих рук. Отсутствие самостоятельного  идейного  творчества в
нашем общественном движении, его глубоко консервативный в философском смысле
характер есть факт  настолько  всеобщий и несомненный,  что он даже почти не
обращает на себя ничьего  внимания  и считается  естественным и  нормальный.
Социалистическая идея, владеющая умами интеллигенции, целиком, без критики и
проверки заимствована  ею  в  том виде,  в каком она выкристаллизовалась  на
Западе в  результате  столетнего брожения идей. Корни ее  восходят, с  одной
стороны, к  индивидуалистическому  рационализму XVIII  в.  и, с  другой -- к
философии   реакционной   романтики,   возникшей   в   результате   идейного
разочарования   исходом    великой    французской    революции.    Веруя   в
Лассаля[56] и Маркса,  мы, в сущности, веруем в  ценности и идеи,
выработанные  Руссо и де  Местром[57], Гольбахом[58] и
Гегелем, Берком[59] и Бентамом, питаемся объедками с философского
стола XVIII и начала XIX века. И, воспринимая эти почтенные идеи, из которых
большинство   уже   перешагнуло   за  столетний   возраст,   мы   совсем  не
останавливаемся  сознательно  на  этих  корнях   нашего  миросозерцания,   а
пользуемся их плодами, не задаваясь  даже вопросом, с какого  дерева сорваны
последние и  на чем основана их слепо исповедуемая нами ценность. Для  этого
философского  безмыслия  весьма  характерно,   что  из   всех   формулировок
социализма  подавляющее  господство,  над умами  приобрело учение Маркса  --
система,  которая,  несмотря  на  всю широту своего научного построения,  не
только лишена какого бы то ни было философского и этического обоснования, но
даже принципиально от него отрекается (что не мешает ей, конечно, фактически
опираться  на  грубые  и  непроверенные  предпосылки   материалистической  и
сенсуалистической веры). И поскольку  в наше время еще существует стремление
к   новым   ценностям,   идейный  почин,  жажда   устроить  жизнь  сообразно
собственным, самостоятельно продуманным понятиям и убеждениям, -- этот живой
духовный трепет инстинктивно сторонится от большой дороги жизни и замыкается
в обособленной личности; или же  -- что еще хуже, -- если ему иногда удается
прорваться сквозь толщу господствующих идей и  обратить на себя внимание, --
воспринимается  поверхностно, чисто литературно, становится  ни  к  чему  не
обязывающей  модной  новинкой  и  уродливо  сплетается  с  старыми  идейными
традициями и привычками мысли.
     Но здесь, как и всюду, надлежит помнить проникновенные слова Ницше: "не
вокруг творцов нового шума -- вокруг творцов новых ценностей вращается мир!"
Русская  интеллигенция, при всех недочетах и противоречиях ее  традиционного
умонастроения,  обладала доселе  одним драгоценным формальным свойством: она
всегда искала веры и стремилась подчинить вере свою жизнь. Так и теперь  она
стоит  перед  величайшей и важнейшей  задачей пересмотра старых ценностей  и
творческого  овладения новыми.  Правда,  этот  поворот может оказаться столь
решительным, что, совершив его, она  вообще перестанет быть "интеллигенцией"
в старом,  русском,  привычном смысле слова.  Но  это -- к добру!  На  смену
старой  интеллигенции,  быть  может, грядет  "интеллигенция"  новая, которая
очистит  это  имя  от  накопившихся  на  нем  исторических грехов,  сохранив
неприкосновенным  благородный  оттенок  его  значения.  Порвав  с  традицией
ближайшего  прошлого,  она  может  поддержать  и  укрепить  традицию   более
длительную  и  глубокую  и  через семидесятые годы подать  руку  тридцатым и
сороковым   годам,   возродив   в   новой   форме,   что   было  вечного   и